Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Вот об наших «душах» помню, которых приводила я к батюшке.

   Одной из первых, которой мне очень хотелось помочь, была тоже духовная дочь о. Константина. Мы с ней были очень близки. Она очень стремилась к духовной жизни и ей очень хотелось получить благословение о. Алексея. Он ее принял и очень долго с ней говорил. Она была из аристократии, очень образованный человек. Вышедши от батюшки, она была в таком восторге, что при всех в коридоре бросилась мне на шею, горячо благодаря меня.

   Поразительно, что почти все они благодарили меня за что–то. Не только они, но иногда и сам батюшка. За что он–то благодарил меня — осталось для меня тайной. И каждый раз, приходя в ужас от этих батюшкиных слов, я падала перед ним ниц, прося прощения.

   Оказывается батюшка описал моей «душе» ее прошлое, ее внутреннее состояние. Дал ей совет, как жить. И, что особенно поразило ее, с очень верным духовным подходом говорил о теософии и сам предложил ей, что будет молиться за очень ей близкую теософку.

   Сколько людей ни приходило к батюшке и сколько ни спрашивали его через меня, он всем сам говорил, что будет за них молиться. Мне же он этого долго не говорил, а также никогда не говорил мне, молится ли он за мужа моего. Только через год моего обучения у него я получила от него эту великую милость.

   И долго эта душа, как и многие, которые всем сердцем подходили к батюшке, жила воспоминанием в беседе с ним. Таким людям он на всю жизнь давал силу идти по намеченному им пути.

   В первую же зиму стала к батюшке ходить жена о. Константина. Батюшка очень любил ее и свою ученицу, одну из дочерей ее, о которой он всегда отзывался с нежностью и с любовью. О жене о. Константина батюшка говорил всегда как–то серьезно и как бы очень довольный, что она оказывает ему такое доверие и приходит к нему за советами. Он всегда восхвалял ее мне и ставил так, что если о. Константин был моим духовным отцом, то она — матерью, и нужно было так к ней и относиться. И бывало батюшка строго смотрит на меня, пока что–нибудь говорит о ней. желая узнать, так ли я чувствую это, как он мне говорит. И я всегда понимала в это время, насколько высок духовно о. Константин сам, какая у него хорошая семья и свое ничтожество. И так он довел меня до того, что впоследствии — скажи он мне кланяться до земли квартире о. Константина, я с радостью исполнила бы это не из–за послушания, а из–за глубокого сознания их высоты, а своей нищеты. И когда он увидел, что это сидит во мне прочно, он перестал говорить так.

   Всегда, прежде чем приводить кого–нибудь к батюшке, я ему докладывала в чем дело и кто это такой. Рассказывала самую суть в двух словах. Он назначал время и место, когда он будет принимать и для этого руководствовался тем, что я ему говорила. И удивительно как он верно, часто за глаза, определял, что было человеку нужно и сколько времени нужно было употребить для этого.

   После же беседы с «душой» батюшка или тотчас звал меня, или на другой день я приходила к нему и он мне объяснял состояние этой души так верно и так ярко, как будто бы давно знал ее.

   По этому я и руководствовалась в общении с ними: к одним подходила ближе, от других отдалялась.

   Иногда батюшка подробно расспрашивал про жизнь той или иной «души», чтобы яснее представить себе, в чем ее нужда. Такая постановка дела установилась между мной и им сама собой.

   Раз привела к нему одну знакомую, у которой без вести пропал муж. Они были молодые, хорошие, мальчик один только и был у них. Она была в большом горе. В голодные годы ей пришлось с ребенком кое–как перебиваться. Она хотела знать, жив ли ее муж. Несмотря на массу народа, нас сейчас же впустили, так как батюшка сам назначил время, когда придти. Я с ней не могла сидеть и пошла к нему сказать, что я ухожу домой. Стучусь.

   — Подождите, — раздается его голос.

   Скоро вышел, измученный физически, но необыкновенно добрый духом. Это всегда бывало и было признаком благодати, в нем находившейся: чем больше он сдавал физически, тем сильнее в нем разгоралось пламя Духа Божьего.

   Молча я упала ему в ноги.

   — Александра, — весело сказал он: — я твою помню (поразительно, как он всех помнил, кому назначал). — Может тебе что нужно? — заботливо проговорил он.

   — Что вы, батюшка дорогой, и нужно было бы, не стала бы вас безпокоить из–за себя в такой день. Я за свою боюсь. Ее могут отправить, а я с ней не могу сидеть. Вы ее примете ведь?

   — Да, как же! Я обещал. Только, простите, ей придется долго ждать.

   — Помилуйте, батюшка, сколько угодно будет ждать.

   — Ну–ну, — засмеялся он.

   Дверь напротив отворилась и выглянул о. Сергий. Строго и с удивлением посмотрел он на меня (тогда я была «своя» только для батюшки). Он начал уговаривать отца отправить всех, так как все равно не успеет их принять, а заняться только с теми, которые в столовой, очевидно попавшими туда через него.

   О. Сергия я боялась, как огня, здесь был батюшка, а при нем я никого и ничего не боялась. «Свою» я решилась отстоять. Батюшка нетерпеливо ответил:

   — Всех приму.

   О. Сергий покачал головой:

   — Невозможно.

   — Ну, невозможно, то как возможно будет сделаем, — ответил батюшка.

   У меня сердце упало за мою «душу». Молча повалилась я батюшке в ноги и, стоя на коленях, посмотрела на о. Сергия, удивленно осматривающего меня, потом в упор взглянула на батюшку. Он улыбнулся, ударил меня по плечу и сказал твердо:

   — Идите и будьте спокойны. Я сказал вам, что приму и приму.

   Я не утерпела и спросила:

   — Батюшка, муж ложится в больницу, помолитесь.

   — Ложится? — с удивлением проговорил он. — Все–таки захотел? — Потом, опустив голову, задумался и, помолчав, сказал: — Чудак он этакий. Зачем? Ведь ему это совсем не нужно. Ну, пусть его, если уж ему так хочется. Иди. Ведь он у вас здоровый.

   Я с радостью поспешила домой, но, проходя мимо моей «души», сказала ей:

   — Если и до вечера придется сидеть, сидите. Поняли?

   «Гипноз» батюшкиной квартиры очевидно подействовал и на нее. Она молча кивнула головой и поудобнее уселась на сундуке.

   На другой день узнаю, что она сидела у батюшки с 11 часов утра почти до вечера, но что он через силу принял ее и очень долго с ней говорил. Он успокоил ее душу, дал ей совет, как в жизни ей лучше устроиться и обнадежил ее насчет мужа.

   Впоследствии оказалось, что муж ее умер в Турции по времени ранее, чем она была у батюшки. Но как бы то ни было, он успокоил ее, нравственно поставил и до сих пор она с благодарностью вспоминает об этом.

   Он сумел как–то снять с нее ее горе.

   Много народу приходило к батюшке с такими вопросами. И упорно держался слух, что он говорил правильно. Но я знаю некоторых, жаловавшихся, что он «предсказывает» неверно. Это по–моему происходило не потому, что он не знал: слишком много случаев лично я видела его прозорливости, а потому, что он не хотел огорчать тех людей, неясно отвечая им, он вселял в их душу все же надежду, а сам им говорил, как нужно жить, указывая им на жизненный путь, приближал души их к Богу.