Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Я подошла к больному, перекрестила и поцеловала его. Он открыл глаза, узнал меня и с тревогой и страданием посмотрел на меня.

   — Я обещал… не забыл… исполню… — тихо сказал он.

   Как я ко многому ни привыкла за это время, но это поразило меня. Значит все время у него только и дума была об этом. Я снова стала ему говорить, как это необходимо, какое он получит здоровье, как ему будет хорошо и светло на душе. Он внимательно слушал меня. Потом я перекрестила и оправила его, он улыбался.

   Сестре сказала, чтобы она все время молилась — до пятницы он не умрет. Дочери велела вызвать мужа. Дома я очень мучилась: а вдруг на последнем сорвется?

   Но вот звонок и по телефону спешно вызвали меня туда. Прихожу. Оказывается, он принял обоих и не расстается с ними. Говорит им, как он жалеет о том, что было. Как он их любит, как счастливо они заживут вместе; как по его выздоровлении они все поедут в Италию.

   Я взошла к нему, когда он остался один. Он лежал спокойный и радостный.

   — Ну вот, я исполнил все. Вы довольны мной? Теперь что же будет?

   Я встала на колени и поцеловала его руку. И начала с жаром говорить ему, какое он сделал великое дело. Как им теперь всем хорошо и какая чудесная жизнь ожидает его скоро. Я почти что не скрывала, о какой жизни говорю ему. А он лежал так тихо и лицо его было какое–то просветленное. Он внимательно слушал, радостно улыбался и все повторял:

   — Теперь будет хорошо–хорошо. Светло–светло.

   И, казалось, душа его уже чувствовала тот невечерний свет и ту жизнь нестареющую.

   Сильно молились мы с сестрой у его изголовья. Она меня спросила, не нужно ли приготовиться, так как он скоро отойдет.

   — Нет, — сказала я, — он умрет в пятницу днем.

   Она с удивлением посмотрела на меня. Я сказала днем, потому что в пятницу, именно днем, ему всегда делалось хуже.

   Больной все время проводил с дочерью и ее мужем. Все время говорил им, как он любит их и как хорошо они будут жить; а когда ему было очень плохо, то он только крепко держал их руки в своих. В четверг вечером он положил им руки на голову и молча долго держал их так, как бы благословляя их.

   Я пришла поздно вечером. Тихо подошла к нему. Он лежал так спокойно и тихая радость была на лице его. Я перекрестила его и сказала его душе:

   — Прощай. Иди туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыханий, где радостно и светло.

   Видно было, что ему хорошо–хорошо. Он уже еле дышал. Я положила земной поклон со словами:

   — Молитвами старца моего, св. протоиерея Твоего о. Алексея, Господи упокой душу его в месте светлом, в месте покойном.

   Потом с сестрой стали молиться со слезами Богу об отлетающей душе его. На другой день вечером приехала уже на панихиду.

   Сестры рассказали мне, как они все время его болезни наблюдали за ним. Как он до примирения страдал физически и нравственно, как часто кричал «Пустите меня, не мучьте! Пощадите!» Какая перемена с ним произошла после примирения, и как он умирал покойно. В последнюю ночь дежурная сестра три раза слышала стук в окно и поняла, что то смерть приходила за ним. Это не раз у них на практике случалось, что они слышат и чувствуют, как смерть приходила за умирающим.

   — Все это очень удивительно нам было, — закончили они свой рассказ. — Скажите, кто за него так молился?

   Я им все рассказала, как было. Одна из них немного знала батюшку. Многим потом они это рассказывали.

   Спасибо батюшке, что по его молитвам были такие сестры. Они очень облегчали дело. После панихиды пошла благодарить о. Константина и просить его молиться за упокой души Михаила. Тут же побежала к батюшке. Я влетела к нему как буря и выпалила:

   — Спасибо, батюшка, родной, дорогой, он умер, да еще как хорошо! У него сидел какой–то священник с женой. Она, бледная, испугалась и

   вскочила, не понимая в чем дело. Батюшка был в восторге, так и сиял. Велел все рассказать подробно.

   — Батюшка, ну а где душа его теперь? — спросила я, забываясь.

   Я так полюбила эту душу и так привыкла охранять ее, что мне хотелось и к Господу ее проводить и удостовериться насчет ее места. Батюшка строго посмотрел на меня и сурово сказал:

   — Александра! Об этом не спрашивают о. Алексея. Разве можно? — И мягко и тепло добавил: — Его душе теперь хорошо.

   Ясно было, что он очень хорошо знает, где находится душа Михаила.

   — Ну, идите домой. Сейчас же! — добавил он, зная, что у меня такое настроение, при котором меньше всего можно дома усидеть.

   — Вы мне очень помогли. Вы так молились, ведь я знаю, — помолчав, сказал он.

   — Батюшка родной, да разве я молилась? Это вы.

   — Нет, молилась. Я сам видел.

   Мне сделалось страшно, так как за Михаила я молилась только по вечерам в соседней церкви или дома.

   — Исполнили дело хорошо, — продолжал он. — Радуюсь за вас. Скажите о. Константину, что из всех духовных детей о. Алексея, а их у него много, у него нет такой, как у о. Константина.

   Удивленно посмотрела я на батюшку. Ведь это все его было дело, а я–то при чем? И мне стало стыдно. Он меня этими словами сразил.

   Когда он бывало так говорил, то пробуждал всегда страшное желание стараться исправиться. Он говорил то, чего ты не делал; хвалил иногда то, чего у тебя не было, для того, чтобы побудить тебя работать и приобрести действительно то, о чем он говорил.

   Я видела то, что он доволен мной, и что у него можно просить, чего хочешь.

   Я попросила его помолиться за мужа, который очень замучился и чувствовал себя очень плохо. Он вздрогнул и посмотрел поверх меня вдаль. Мне стало страшно.

   — Нет… этот раз ничего… пройдет, — облегченно вздохнул он.

   — Батюшка родной, сделайте так, чтобы он поскорее выздоровел (я всегда так говорила вместо: помолитесь).

   Но здесь были чужие и батюшка, строго взглянув на меня, сказал:

   — Вы хотите сказать, чтобы я помолился о нем? Хорошо. Я помолюсь о нем. Не давайте ему волноваться, берегите его. Пусть больше лежит. А на похороны лучше бы не ездил, — сказал он, подумавши. — Ну, ничего не поделаешь, если ему так уж хочется. Все время будьте с ним. В церковь не ходите. Ко мне прибегайте, когда только можно. Ну, да вас учить нечего. Вы хорошая сестра милосердия. Сумеете. Будет очень трудно, но ничего, все обойдется. На! Вот тебе! — и он всю меня осенил большим благословением, как будто с ним он хотел перелить в мою душу всю силу своей души на новое это мое делание.

   Действительно, это послушание оказалось очень трудным, так как муж был очень расстроен душевно. Но вся болезнь на этот раз окончилась благополучно. А через два года после батюшкиной кончины Ваня мой снова заболел так же. Потом прибавились новые заболевания, от которых он скончался. В этот раз, когда батюшка за него так испугался, он, очевидно, провидел будущую его болезнь.