Олег Крышталь - К пению птиц

Хотелось превратить «кажется» в «очевидно».

Хотелось написать текст под заглавием «Счастье», а получился «Глаз акулы». Я верил, что мои переживания так же важны для других, как и для меня. И вот сейчас, когда уже произошли первые контакты текста с другими личностями, когда я уже успел получить гораздо больше холодного дождя непонимания, чем сочувствия или похвал, я по-прежнему верю — и пропущенная строка — это больше, чем пропущенная строка, вполне возможно, что это не строка, а пропасть.

Чем был мой текст как не молитвой «от противного»?

Я надеялся, что мука безнадежности родит что-то большее, чем надежду.

Я надеялся, что сомнения приведут к Вере.

Надежды не оправдались.

— Провокатор, — шутит мой приятель, и мне кажется, что он не шутит.

— Самопровокатор, — говорю вслед за ним и с легкостью вонзаю себе булавку для бабочек в область грудной клетки — чтобы мое тело хорошо на ней держалось, когда будет помещено в коробку коллекции насекомых.

Крышка закроется, и вопрос о Вечности переместится в прикладную область сохранения экспонатов.

Я как экспонат буду олицетворять один из дефектов импринтинга, когда Вера вовремя не внедрилась, и вот, ее нет, и уже никогда не будет.

Много ли может сказать евнух о том, чего ему не хватает?

Нельзя ответить на этот вопрос, не задав дополнительных. Они будут касаться предыстории: родился ли евнух евнухом — а если нет, что успел испытать, прежде чем им стал?

Не задавая никаких вопросов, можно просто примерить варианты воображаемой судьбы к себе.

Как род одежды.

Вера позволяет относиться к судьбе как к одежде, потому что судьба это не все, с ней не все кончается, потому что у верующего есть душа — или карма — или что-то там еще, что у человека есть, но он так устроен, что ЭТИМ не владеет.

Ища объяснение такому положению вещей, обращаешься за советом к другим, радуясь при этом, что на свете есть не только ты. Однако обмен опытом не дает решения проблемы: оказывается, весь твой муравейник живет в подозрении, что на свете есть не только МЫ. Нас себе не хватает, и одно из самых массовых томлений — ожидание если не Мессии, то пришельцев.

Все эти простые соображения, связанные с сознанием, которому с собой страшно, а в себе — тесно, все эти соображения, будучи высказаны, оставят верующего собеседника равнодушным.

В лучшем для меня случае верующий меня пожалеет, а типично — просто пройдется по мне взглядом как по бедному родственнику, чтобы не показаться заинтересованным моими подробностями. Или понимающе скажет обо мне:

— Неверный, — еще раз оценив все преимущества своего положения.

— Неверный, — говорю себе и я.

Сажусь на корточки у тропинки вдоль Нила — а неверный пусть себе плывет по реке дальше.

Во внешнем мире я уже проплыл этим путем и знаю, что, спустя несколько поворотов реки после феллаха, творящего молитву под пальмой, по тропинке будут ехать на ишаках два старика в белых одеждах.

Попрошусь к ним в компанию.

Если надо будет, я готов пробежаться вслед за ними, пусть даже помню, как часто семенили ишаки.

Раньше я не думал, что ишаки передвигают ногами с такой частотой. Если бы я прежде захотел себе представить, как бежит ишак, частота была бы меньше, а шаги — больше.

Я попрошусь к старикам, чтобы стать как они, верным, чтобы объединиться, наконец, с моей истинной обязанностью — в определенные времена падать на колени лицом к Святым Местам.

Не упасть нельзя не потому что Он будет мной недоволен и не для того, чтобы быть спокойным, что Он мной удовлетворен, а просто потому, что нельзя не упасть на колени лицом к Святым Местам.

В то самое время как я видел молящегося феллаха, старики тоже должны были молиться: время намаза — одно для всех.

Мой корабль встретил их, когда они уже ехали на ишаках.

Феллах в это время наверняка вернулся к вспашке.

И впрямь, река, по которой я плыву — Река Времени, а не Нил.

Мне так показалось во время реального плавания — и кажется сейчас, спустя почти год.

Я уже не тот, что год назад, но воспоминания так ясны, что я вижу будто как сейчас, хотя сейчас видел бы хуже.

Мое тело постарело на год, да и вообще потерпело ущерб.

Ницше говорил что-то вроде того, что «не вглядывайся слишком пристально в бесконечность, а то бесконечность ударит тебя в глаз».

Я вглядывался как мог — и удар состоялся.

Я подумал, что если память — из тех же молекул, что и весь я, то почему бы мне всему не быть столь же крепким?

Допуская, что есть тому причина, я мысленно кричу:

— Эгоизм Молекулы! — и, чтобы обозначить свое существование в странном мире, не могу не пожаловаться:

— Мой крик гаснет в окружающей тьме равнодушия.

«Эгоизм Молекулы как движущая сила истории» — возникает название Книги, которая незаметно для нас пишется на Метаязыке. Впрочем, это не книга, а нечто иное, и процесс ее создания — не написание, а просто наша совокупная жизнь.

Непонятно, как лучше сказать о Книге: «возникает» или «создается». Хотя, впрочем, неясно, есть ли в этом случае смысл сравнивать, «лучше» или «хуже». Но я так устроен, что не могу не искать в сравнениях смысл, потому что с их помощью пытаюсь определить свое место в мире.

Мне вдруг привиделась красивая, блестящая, даже сверкающая на солнце Змея, о которой нельзя сказать, «гигантская», потому что она вмещается в моей микроскопической голове, но она действительно огромна, потому что в ней вмещаюсь не только я, но и все мы.

Победное волнообразное движение, которое может пугать только своей немыслимой красотой.

Красота немыслима, потому что если смотреть на любой участок движущегося змеиного тела, то он неподвижен.

Я представил себя чешуйкой кожи на каком-то из участков. Мне захотелось, чтобы на него упало солнце, и он засверкал.

Я обрадовался, что в какой-то из фаз волнообразного движения неминуемо придет черед сверкнуть и мне.

Однако эта радостная догадка погасла, так как я тут же сообразил, что она справедлива, только если за мной наблюдает Неподвижный Посторонний Наблюдатель.

Судя по всему, умирать придется в сознании, что Его нет…

— Кого винить в моем неверии: папу или маму? А может, коммунистов?

А вдруг удастся поверить?

Одна только проблема: страх, что очередная попытка обрести веру и ощутить уют окажется очередной пустышкой. Став словом, очередной минимонстр сознания ужалит сам себя и исчезнет, а мне снова будет больно — как не раз уже бывало.

Чем высказаться и проиграть, не лучше ли молчать, мечтая, что выигрыш волшебным образом окажется в кармане?