Эрлинг Кагге - Прогулка. Самый простой источник радости и смысла

Я не раз слышал, что благоразумные люди приравнивают рискованные экспедиции к игре со смертью. И вполне понимаю, почему, по их мнению, подобные авантюры бессмысленны. В конце концов, готовность добровольно подвергать себя сильному холоду, голоду и неопределенности и правда кажется абсурдной – что само по себе наглядно демонстрирует, как далеко наше общество продвинулось в плане достатка и благополучия. Однако рискованные экспедиции ни в коем случае не стоит воспринимать как игру со смертью. Совсем наоборот. Это отличный способ сделать свою жизнь богаче и полнее.

Прежде чем отправиться в поход, я всегда стараюсь минимизировать риски. А потом, когда любуюсь закатом, перебираюсь через зияющую расщелину; перелезаю через забор с колючей проволокой, чтобы проникнуть в железнодорожный туннель, или сталкиваюсь нос к носу с голодным белым медведем, меня охватывает чувство полноты и абсолютного присутствия в настоящем моменте. И опять же, рай там, где я. В такие моменты и в том месте ничто не наполнено б о льшим смыслом, чем моя жизнь. И я бы ни за что на свете не отказался от этих впечатлений и опыта. Мы стремимся к опасности, потому что опыт напряженных ситуаций и наша способность преодолевать их воспринимаются нами как подтверждение собственной жизнеспособности. Иногда двадцать секунд превращаются в вечность. Только настоящий момент имеет значение, когда, мучимый страшной жаждой, ты вдруг выходишь к горному ручью, или когда свисаешь с отвесной скалы, или устроился на валуне и изучаешь плывущие в небе облака. Но сейчас и вечность необязательно противоположности. В описанных выше и многих других случаях время останавливается, и ты можешь испытать оба чувства одновременно.

Я обожаю ходить пешком долго-долго, до полного изнеможения, когда уже просто готов рухнуть на землю от усталости. Чтобы испытать истинное удовольствие, усталость и абсурдность ходьбы должны слиться так, чтобы их уже нельзя было отделить друг от друга. Моя голова тоже меняется. Мне уже не важно, сколько прошло времени; в голове нет абсолютно никаких мыслей; и я сливаюсь с травой, камнями, мхом, цветами и горизонтом.

Я изнуряю себя так потому, что этого хочу , а не потому, что должен . Я напрягаю физические силы до предела, ломая себя. Поверьте, это состояние весьма выгодно отличается от того, что происходит с нами в повседневной жизни. Максимальная сосредоточенность и предельное измождение – это не взаимоисключающие состояния. И то и другое всегда присутствует в нас в разной степени, и, когда ты измотан физически, у тебя просто не остается сил на психологическую ломку.

© Эйвинд Фурнесвик.

Нужно признать, что, прежде чем удается по-настоящему измотать себя ходьбой, мне, как правило, бывает о чем поразмыслить. Дети, работа, сообщения, оставшиеся без ответа. А потом, постепенно, когда мои силы иссякнут, просто не останется ресурсов для серьезных дум. Вот тогда-то запахи, звуки и земля выходят на первый план, становясь основой моих переживаний и впечатлений. Как будто мои чувства вдруг открываются для всего, что их сейчас окружает. Природа вокруг словно трансформируется. Лес в течение нескольких часов может совершенно преобразиться. Мох теперь не просто зеленый, а отливает бесконечным количеством оттенков этого цвета. Сократ утверждал, что прогулка за пределы Афин – пустая трата времени, ведь не может же он беседовать с деревьями. А жаль, что великий философ так и не попробовал пообщаться с природой; я с удовольствием прочитал бы их диалог.

Чем дольше и дальше я хожу, тем меньше ощущаю разницу между моим телом, разумом и всем, что меня окружает. Внешний и внутренний миры пересекаются и накладываются друг на друга. Я больше не наблюдатель, смотрящий на природу со стороны; в этот процесс полностью вовлечен весь мой организм.

Как известно, природа и человеческое тело состоят из одних и тех же химических элементов: кислорода, углерода, азота и водорода. А значит, динамично и интерактивно взаимодействовать с окружающей средой для нашего тела вполне естественно. И когда это происходит, человек испытывает то, что Морис Мерло-Понти описывал словами «проживаемая перспектива». Природа и тело быстро находят общий язык и образуют единство гораздо большее, чем они сами. Есть несколько способов испытать подобное чувство: пост, медитация, прием лекарственных препаратов или молитва. Для меня же это ходьба.

Нечто созвучное описывал великий Иммануил Кант, предпочитавший ежедневные короткие прогулки в половине четвертого пополудни, в своем трактате с чудесным названием «Грезы духовидца», кстати, ставшим источником вдохновения для Мерло-Понти. Кант, в частности, пишет, что, пытаясь описать, где находится душа, нам следует говорить: «Где я чувствую, там и я. Я не только в своей голове. Но и на кончиках моих пальцев… моя душа как единое целое и в полной мере присутствует во всем моем теле, в каждой его части».

Практическое я иду предваряет картезианское я думаю.

Иногда, находясь в длительном походе, замерзший и измученный, я представляю себя дома в гостиной с книгой в руках или, скажем, поливающим цветы, но эта сладкая и приятная картина не из тех, которые могут заставить меня изменить свои взгляды.

«А долго нам еще идти?» – один из самых часто задаваемых вопросов в моей жизни. По-видимому, это одна из первых фраз, которую я научился говорить в далеком детстве. Папа с мамой брали меня в пешие походы, как только я начал ходить. Обычно я плелся позади и время от времени задавал им этот вопрос. Я карабкался на крутой холм, а отец, стоя наверху, подбадривал меня: «Давай, молодец!» А стоило мне оказаться на вершине, он поворачивался и продолжал идти. Мои дети переняли традицию задавать этот вопрос. Как некогда и я, они проходят небольшое расстояние молча, а потом останавливаются и спрашивают. Затем продолжают идти, а потом опять его задают.

Слишком много думать о цели пути и слишком часто спрашивать об этом – неправильно. Я был счастлив в походах с родителями. И когда слышал папино «Давай, молодец!» И когда мама делилась со мной апельсином. Я был счастлив до того момента, пока не начинал спрашивать, долго ли еще идти.

Подобно летящей стреле философа Зенона – стреле, которая никогда не достигает цели, поскольку, выпущенная из лука, в каждый отдельный момент времени неподвижна, я утрачиваю шанс достичь конечной цели, как только начинаю слишком много думать о ней. Мне никогда не добраться до этой горы.

Нагарджуна, первый философ буддизма Махаяны, чье имя нам известно, тоже верил, что времени, вернее, трех времен ( trikãla ), не существует; это всего лишь мистификация. То, что прошло, уже закончилось; то, что пока не прошло, еще не началось; а то, что происходит сейчас, состоит из бесконечно малых промежутков между уже пройденным и еще не пройденным, а значит, настоящего тоже не существует. И Нагарджуна сравнивает время с ходьбой: прошлое уже позади, поэтому его не существует; будущее еще не началось, стало быть, его тоже нет; а настоящее просто граница между ними, не имеющая протяженности, соответственно, его тоже не существует. Есть только то, что мы истолковываем таким образом, чтобы упорядочивать свои мысли. Мне нравится делать такие умственные построения на прогулках и в походах: они в корне меняют мое мировосприятие.