Элдерсон Дуг - Хранители откровений. Странствия во имя коренных американцев и Земли

Бизоны научились приспосабливаться к прерии и бушующим на ее просторах стихиям. Их массивные головы даже зимой с легкостью вспахивают толщу снега в поисках травы. Они развивают довольно высокую скорость — до 45 миль в час (более 70 км/ч) — и могут скрыться от любого пожара. После весенних пожаров бизоны быстро возвращаются на старые пастбища и наслаждаются свежими травами, обильно растущими на выжженной земле.

В некоторых племенах до сих пор проводят церемонии, в ходе которых участники исполняют на рассвете танец, посвященный бизонам, хотя на востоке их полностью истребили еще сто лет назад. Но о косматых чудовищах не забыли. В своих традиционных танцах индейцы имитируют их развалистые движения.

Примерно 160 миллионов голов этих животных бродило по Северной Америке во времена Льюиса и Кларка. Через сто лет их осталось меньше тысячи. Причиной тому — самая крупная за всю историю бойня, повторившая трагедию прерий Среднего Запада. Сегодня удалось увеличить поголовье бизонов, и общая их численность составляет несколько сотен тысяч голов. Их будущее во многом зависит от того, удастся ли восстановить прерии — их естественную среду обитания. Если горбатые бизоны снова ступят на земли прерий Иллинойса, природа оживет!

Случай Мидэйуина и многих других небольших проектов восстановления отмечает постепенное, но верное возвращение прерии. Но пока что они — островки биологического многообразия в океане кукурузы, сои и городских ландшафтов. Возможно, они и есть те горы из моего сна, которые побудили меня к путешествию по Иллинойсу, символизирующие возвращение силы в эти земли. Здесь хочется вспомнить слова Карла Сэндбурга: «Я — прерия, мать человеческая, и я жду...»

Привлекательная, тщательно ухоженная земля. В парке Хасбрук, расположенном в Арлингтоне — парке моего детства — все было на своем месте, не считая слегка диковатых по виду кустов, растущих на другом берегу пруда.

Я снял сандалии и побрел пешком по мягкой зеленой траве. Между зелеными стеблями проглядывала черная земля — земля прерии. Мой старый дом и поле прерии — если они еще остались — всего в квартале отсюда, и еще видна синяя водонапорная башня, возвышающаяся над этим ландшафтом. Всего через несколько минут я нашел ответы на многие вопросы: как сильно изменился район? Сохранилась ли небольшая ферма, стоящая через дорогу? И самое важное — осталось ли хоть что-нибудь от того лоскута прерии?

Шайен, Тори и я шли по улице Уэст Томас. Вскоре в поле зрения появились очертания моего старого дома. Его перестроили и он стал практически неузнаваем, но я был рад и даже немного горд, увидев, что посаженный мною в детстве клен все еще жив и теперь вымахал больше чем на тридцать футов (9 м).

Я помню, как однажды со своим другом Питером воздвиг на своем дворе — он был тогда еще совсем без деревьев — самодельный вигвам из палок и покрывал. Стояла весна, и ветер был живым и немного резким. Установить вигвам ровно оказалось непросто, и — не знаю уж, почему — мы ощущали тогда присутствие духов коренных американцев рядом с собой. Казалось, что внутреннюю силу этой земли, как и мощь людей, изначально ее населявших, не сломили даже десятилетия размежевания и возделывания. Вероятно, что мы, будучи еще детьми, не знавшими ни компьютеров, ни электронных игр, были гораздо ближе к земле, чем взрослые. Мы приходили домой, скидывали с себя школьные одежды, бросали в угол рюкзаки и бежали на улицу. Если здесь и присутствовали духи индейцев, то они были так же уместны, как ветер, птицы и травы прерии. Они были частью детского мира, полного волшебства.

Стоя на углу, знакомом с детства, я глубоко вздохнул и осмотрел все вокруг. Фермы не было. Исчезла и прерия. Только новые дома и асфальтированные дороги. Я попытался найти следы растений прерии около водонапорной башни. Может, еще остались в живых бородачи, айра или просо. Нет, ничего не было — только скошенная трава. Все, что осталось от прерии из моего детства — это земля.

Пройдя недавно по сохранившейся прерии в районе Гусиного озера, теперь я понимал, что прерия моего детства была связана с чем-то бо$льшим, она была частью практически бесконечного поля, протянувшегося до самых Скалистых Гор. Эта земля помнила отпечатки копыт и лап бесчисленных бизонов, лосей и волков, а также следы мокасин индейцев и повозок первых переселенцев из Старого Света. Однажды я видел, как по тому клочку прерии прошелся огонь, и для меня стало очевидным, что ему предшествовали тысячи других пожаров, каждый из которых вновь давал прерии жизнь, очищал ее для нового начала. Поле было частью чего-то древнего, необъятного, живучего. Для меня лично тот кусочек прерии был послом самой природы, дикой и девственно чистой, связывающей тебя с Жизненной Силой.

Моя давняя подруга Дженис Рэй писала однажды о возвращении в Джорджию в своей книге «Лоскутное одеяло» . Если ландшафт ее детства состоял из «непреодолимой изгороди из высоких деревьев», то мой был соткан из высокой — до самого пояса — травы. И даже сейчас мои чувства как нельзя лучше выражают слова из книги Рэй: «Мы с тобой одной крови».

Кровь и плоть человека глубоко укоренены в земле, на которой он родился и вырос. Существует определенная связь между человеком и местом его рождения, и она проявляется, когда человек однажды возвращается домой — их тянет друг к другу, как наэлектризованные ионы. Отец рассказывал мне, как однажды вез своего деда в Мичиган из Иллинойса, где тому сделали операцию по удалению опухоли. «Он был очень подавлен, — говорил мне отец, — но с приближением к родному Мичигану он все больше и больше оживал, наливался энергией и силами. Во время остановок он уходил на прогулку по знакомым местам, а я боялся потерять его».

Стоя посреди улицы, по которой проносились автомобили, я закрыл глаза и бросил на землю несколько смятых табачных листов — так поступали индейцы, выражая свое почтение. Возможно, некоторые духи прерии все еще были здесь — под ровно подстриженной травой газонов, асфальтом, деревом и кирпичами. Может, еще можно было восстановить фрагмент земли, где молодое поколение смогло бы коснуться того, что узнал однажды я. Такие вещи всегда начинаются с молитвы и озарения.

...Для своей семьи я построил простой сельский дом в оставшемся еще нетронутым сосновом лесу на юге Таллахасси. Первопроходцы называли сосновую экосистему «прерией с деревьями», так как сосны довольно свободно разбросаны среди высоких золотистых трав. Здесь можно было бы свободно ехать на колеснице.

Я часто сжигал подлесок в лесных массивах рядом со своим домом, чтобы стимулировать рост мятлика и других аборигенных растений. Я закапывал в землю сосновые саженцы и наблюдал за их ростом из года в год. Во Флориде мне часто попадались лиатрис, ваточник, астры и некоторые другие растения, характерные, скорее, для прерий Иллинойса. Можно сказать, что у меня во Флориде был свой клочок прерии.