Мария Хайнц - Перфекционистка в офисе

— Давайте поторопимся! — прошу я. — Нам нужно к часу успеть.

Ребята еле передвигают ноги. Особенно Толик. Сейчас он в полной мере прочувствует, как я была права насчет тяжелой пищи.

— Наши предки тысячу лет назад по двадцать километров в день проходили! — говорю. — От этого их мозги росли! А мы — до метро и обратно! Вот и все движение за день! Поторапливаемся! Теперь рестораны подальше от нашего офиса выбирать будем, чтобы побольше ходить!

— Да, — добавляет Толик. — А лето наступит, будем кроссы бегать в обед!

— Потом тренажеры под стол поставим и будем качаться, — смеется Володя.

— А что, это идея! Я видела такой тренажер, на нем можно на месте шагать. На случай, если погода плохая или если времени нет выходить из офиса на обед. Сегодня закажем один на отдел. Будем по очереди шагать.

Ровно в 13.00 укладываемся в кабинете на коврики для йоги, которые я предусмотрительно приобрела для всех в воскресенье в спортивном магазине. Михаил сказал, что раз в день нужно обязательно давать позвоночнику отдыхать. Поэтому горизонтальное положение является максимально эффективным для релаксации.

— Я не могу лечь в узкой юбке и на каблуках, — ворчит Анжела.

— Сними туфли и не топчи, пожалуйста, новый коврик, — командую я.

Она укладывается рядом с Толиком. Желая показать единство с нашей командой, тоже ложусь на коврик — рядом с Володей.

— Возможно, после релаксации вы уснете — это нормально, на это отводится 15–20 минут, — даю последние инструкции. — Потом будим друг друга и с новыми силами принимаемся за работу.

Включаю запись сканирования тела и закрываю глаза. Расслабьте пальцы ног, по очереди. На правой ноге: большой, второй, третий, четвертый, мизинец. На левой ноге: большой, второй, третий, четвертый, мизинец. Низкий обволакивающий голос погружает в состояние невесомости. Поднимитесь повыше: расслабьте лодыжки, икры ног, колени. Голос диктора звучит, а я уже не ощущаю ни рук, ни ног, только сознание. Кажется, что я — светящееся существо, которое может передвигаться без помощи тела. Лечу, точнее прыгаю: огромными скачками по Большой Полянке, затем кульбитами по Садовому Кольцу. Люди смотрят на меня, дивятся, но я прыгаю дальше. В какой-то момент кажусь себе огромным пасхальным зайцем, иногда — радостной рыжей белкой. Говорят, что белка появляется, когда ты много пьешь, но здесь она не по адресу. «Уйди, белка!» — кричу ей. Она, вняв моим логичным доводам, тут же исчезает. Остается один круглый пасхальный заяц. Это я — радостная, веселая, беззаботная. Снова прыгаю. Потом вспоминаю, что что-то в моей жизни теперь не так. Мне нужно кого-то найти. Все исправить. Николай. Подскакиваю как можно выше и вижу его около метро. Делаю огромный прыжок — он передо мной. «Николай, — шепчу я. — Я верю тебе. Не расстраивайся. В офисной жизни такое случается. Для меня ты был идеальным… Идеальным работником. Прости… И звони, если понадобится помощь». Николай протягивает руки. «Не смей!» Слышу голос Лёши — он стоит в нескольких метрах от нас. Тут же прыгаю к нему. Потом вижу грустное и потерянное лицо Николаю и спешу к нему, чтобы поддержать. Лёша снова окрикивает меня. Возвращаюсь к нему. Так я прыгаю, пока не вспоминаю, что такие ощущения испытывала в детстве, когда росла. Ночами напролет прыгала по Москве и наутро замечала, что становлюсь выше. Неужели я и сейчас расту? Встану сейчас, а брюки мои — до колен. Вот будет смешно! Ничего смешного. Было бы смешно, если бы действительно пасхальным зайцем была. А я ведь начальник отдела! Нужно быстро проснуться, чтобы не успеть вырасти. Пытаюсь открыть глаза, но не получается. Какой-то назойливый звук мешает мне сконцентрироваться. Несколько звуков.

— Что это? — громоподобный голос шефа возвращает меня к реальности. — Александра!

Мгновенно просыпаюсь. Виктор Алексеевич в новом синем костюме с полосатым серо-голубым галстуком с дюжиной лиц восточной национальности, выглядывающих из-за его плеч, стоит около двери. По кабинету раздается храп Володи. Почему-то наши ноги прикрыты его курткой. Анжела и Толик примерно сидят за компьютерами и работают. Вскакиваю и поправляю одежду.

— Простите, — шепчу я. — Мы делали релаксацию.

— Александра, вы можете мне объяснить мне, что здесь происходит? — лицо шефа становится белым от ярости. — Я привел корейскую делегацию посмотреть на наш образцово-показательный отдел комплаенс-контроля, а тут…

— Мы делаем послеобеденную релаксацию для повышения эффективности, — лепечу, но голос мой, и без того негромкий, превращается в мышиный писк.

— Не будем вам мешать! — меня спасает переводчик. Корейцы понимающе кивают, дружелюбно машут и поочередно выходят, а Виктор Алексеевич просит меня зайти завтра с утра. С заявлением на увольнение. Он этого не сказал, но его тон не оставляет сомнений.

— Почему вы нас не разбудили? — набрасываюсь на Анжелу с Толиком, как только дверь закрывается.

— Мы пытались, — отвечает Анжела.

— Вы сказали: «Уйди, белка!», и мы ушли.

Ничего не отвечаю, толкаю в плечо Володю. Тот не реагирует.

— Видите, — говорит Анжела. — Мы правда пытались.

Завожу будильник на полную громкость и подношу его к уху Володи.

— Просыпайтесь, Владимир! Подъем!

Володя трет глаза и непонимающе смотрит по сторонам.

— Это сон? — спрашивает он.

— Нет, Владимир, не сон. Это реальность. Теперь работаем без перерывов до вечера, — приказываю голосом диктора, объявляющим о начале войны. — Дорасслаблялись…

Утро перед казнью. В тонкой ночной рубашке, с серебряным крестиком на шее, босая, стою на кухне около окна и вглядываюсь в золотистые огоньки на западной окраине Москвы. Из наших окон ее очень хорошо видно. На секунду ее красота будто отрывает меня от безысходности, но тут же, как только вспоминаю о происшедшем вчера, мысль, как жесткая, тонкая резинка, притягивается обратно и больно бьет. Чтоб неповадно было. Последний день перед казнью не об этом думать полагается. Человек должен вспомнить обо всем, что случилось в его жизни. Подумать о главном. О родных и близких. Виновный должен сожалеть о содеянном, невиновный — мечтать о мести. Приговоренный должен насладиться последними минутами: вкусить хлеб, глотнуть холодной воды и свежего воздуха.

Глупости. Какие глупости! О каком долженствовании может идти речь в последний день перед смертью? Все, что имеет смысл в этот момент — свобода. Только в этот день человек может быть абсолютно свободным. Да, он не может выйти из клетки, но он более свободен, чем в любой из предыдущих дней жизни. Сейчас он может съесть десять мухоморов, выпрыгнуть с тринадцатого этажа, позвонить начальнику и сказать, что отныне и до самой смерти не найти ему покоя за свершенную несправедливость… И ничего ему за это не будет.