Максим Исповедник - Творения преподобного Максима Исповедника. Книга I. Богословские и аскетические трактаты

Поэтому в новом освещении проступают и некоторые грани личности преп. Максима: не сыном изысканных столичных аристократов является он нам, а чадом простых и гонимых людей из провинции, многими скорбями искупившими свой грех (если он, конечно, был), принявшими святое крещение и вступившими на праведный путь. То, что они были самарянином и персиянкой, также вряд ли можно считать за выдумку, ибо не было оснований придумывать ее: в это время для христианского Востока (как и для Запада) определяющим являлось вероисповедание, а не национальная или племенная принадлежность. И возмущение соплеменников отца преп. Максима как бы ярко контрастирует с этим: для самарян (а равно и для иудеев) религия и нация были неразрывно связаны, и в «грехе» Феоны (тогда еще носившего имя «Абны») они, вероятно, видели и преступление против религии (мать преп. Максима, скорее всего, принадлежала к зороастризму). Характерно и то, что преп. Максим рождается и проводит свои младенческие лета в доме священника: глубокая и неподдельная церковность его личности и миросозерцания приобретает от данного факта новые оттенки. Наконец, то обстоятельство, что отрочество и юность преподобного прошли под сенью Лавры, придает несколько иное звучание ведущему лейтмотиву его жизни и творчества: истинный подвижник и в мыслях, и в делах, он встал на путь иноческого подвига и духовно окормлялся монашеством с отроческих лет.

Однако возникает одна серьезная неувязка: сообщение греческого «Жития», о том, что преп. Максим был секретарем Ираклия, вряд ли можно подвергнуть сомнению. В различных редакциях «Жития» должность эта называется по-разному, но сам факт пребывания преподобного на ней и близость его к императору и двору несомненен [121] См.: Lackner W. Der Amstitel Maximos des Bekenners // Jahrbuch der Österreichischen Byzantinistik, 1971, Bd. 20, S. 63–65. . Об этом ясно свидетельствует переписка преп. Максима, среди корреспондентов которого было много знатных лиц (Иоанн Кубикуларий и др.). Кроме того, в актах процесса над преп. Максимом приводится повеление императора Константа [122] Текст см. в: PG 90, 160–161. , где говорится, что он «от предков — наш и был у них в чести». Наиболее разумным представляется объяснение Ж. М. Гарригеса [123] Garrigues J. M. La Personne composée du Christ, p. 183–184; Idem . Maxime le Confesseur. La charite, avenir divin de l’homme. P., 1976, p. 35–36. , к которому присоединяется и Ж. М. Санстер [124] См. его рецензию на книгу Р. Браке: Byzantion, 1981, t. 51, p. 654. : нашествие персов на Палестину и взятие ими Иерусалима (614 г.) заставило преп. Максима, как и многих других монахов, эмигрировать из Святой Земли. Примерно ок. 617 г. он, вероятно, оказывается в столице и ее окрестностях (возможно, в том же Хрисопольском монастыре). Именно в это время знакомится с ним Анастасий (по его собственному заявлению на судебном процессе), бывший тогда нотарием императрицы — первой жены Ираклия. Анастасий, с тех пор на всю жизнь оставшийся верным учеником преподобного и вместе с ним ставший исповедником православной веры, видимо и был посредником, представившим неизвестного палестинского инока ко двору. Приближенность к императору незнатного монаха не вызывает удивления: социальная статика византийского общества гармонично уравновешивалась его гибкой динамикой. История державы ромеев пестрит многочисленными примерами «выскочек», поднимающихся из глубин социальных низов до самых вершин власти. Образованность и ум многими власть имущими здесь ценились не менее, а иногда и более, чем знатность и родовитость (вспомнить хотя бы Михаила Пселла). А выдающиеся способности преп. Максима, которые ярко описует греческое «Житие», не могли не привлечь взоры Ираклия, недавно воцарившегося и нуждающегося в талантливых, но не связанных с предшествующей правящей бюрократией людях, ибо ряд реформ, задуманных императором, требовал этого. Неизвестно, сколь долго пробыл преп. Максим на этой должности. Во всяком случае, спустя несколько лет, подвигаемый скорее всего любовью к «исихии», он покинул ее и, наверное, вернулся в Хрисопольский монастырь, или, быть может, нашел приют в монастыре св. Георгия в Кизике [125] П. Шервуд предполагает, что в 624/625 г. преп. Максим перебрался из Хрисопольского монастыря в эту обитель. См.: Scherwood Р. An Annotated Date-List of the Works of Maximus Confessor. Roma, 1952, p. 2–3. . Но осада Константинополя персами и аварами в 626 г. (персы разбили лагерь на самом берегу Бопора) заставила преп. Максима пуститься в новые странствия.

Остается еще коснуться вопроса о предполагаемом «оригенизме» аввы Пантолеона и преп. Максима, который им инкриминирует Георгий Решайнский. Подробно мы имели уже случай говорить об этом [126] См.: Сидоров А. И. Некоторые замечания к биографии Максима Исповедника, с. 118–124. , а поэтому оттеним лишь некоторые аспекты данного вопроса. Прежде всего, должно отметить, что аналогичное обвинение не только выдвигается во время суда над преподобным, но и повторяется впоследствии в сирийской (монофизитской) литературе: у Михаила Сирийца и автора анонимной хроники XIII в., которые опираются на трактат против «ереси максимиан» некоего Симона (Шемуна) из Кенешре [127] См.: Guillaumont A. Les «Kephalaia Gnostica» d’Evagre le Pontique et l’histoire de l’origenisme chez les grecs et chez les syriens. P., 1962, p. 176–182. . Сам Симон, вероятно, был знаком с памфлетом Георгия Решайнского и использовал его. А если вспомнить непримиримое отношение Макария Антиохийского к «ереси максимиан» (правда, у него звучало обвинение в «язычестве» и «манихействе», что, впрочем, коренным образом не меняет дела), то можно констатировать, что в сирийской традиции сложилась достаточно устойчивая оппозиция к личности и учению преп. Максима, которая, естественно, не могла не искажать его облика. Но все же указание Георгия Решайнского на «оригенизм» преп. Максима не является простым домыслом, лишенным всякого основания. Дело только в том, что понимать под «оригенизмом» и в каком смысле можно говорить об «оригенизме» преп. Максима.

Само миросозерцание Оригена и значение его в истории христианской мысли чрезвычайно двойственно и даже антиномично. Одну грань антиномии составляет тот факт, что Ориген «явился отцом богословской науки в собственном смысле слова и вместе с тем основателем того богословия, которое достигло своего развития в IV и V веках» [128] Сагарда Н. И. Древне-церковная богословская наука на греческом Востоке в период ее расцвета (IV–V вв.) — ее главнейшие направления и характерные особенности. СПб., 1910, с. 14. . Другая сторона антиномии состоит в том, что, «не признавая никаких граней, отвечая на всякий новый вопрос самыми дерзкими гипотезами, он пытается охватить, понять и объяснить все» [129] Карсавин А. П. Святые отцы и учители Церкви. Раскрытие Православия в их творениях. Париж, 1927, с. 110. — а подобная чрезмерная дерзость мысли почти всегда приводит к догматическим заблуждениям, хотя часто и стимулирует процесс богословского творчества в Церкви. Столь же противоречива и антиномична и фигура другого выдающегося оригениста — Евагрия Понтийского. Впрочем, называть Евагрия «оригенистом» в прямом смысле этого слова вряд ли возможно: к авторитету Оригена он нигде в своих сочинениях не апеллирует, ибо основными авторитетами для него являются столпы никейской ортодоксии, особенно св. каппадокийцы [130] См.: Bunge J. G. Origenismus — Gnostizismus. Zum geistgeschichtlichen Standort des Evagrios Pontikos // Vigiliae Christianae, 1986, vol. 40, p. 24–54. ; во всяком случае, подспудное влияние Оригена на его богословие значительно уравновешивается влиянием этих отцов [131] См.: Gendle N. Cappadocian Elements in the Mystical Theology of Evagrius Ponticus // Studia Patristica, 1987, vol. XVI, pt. 2, p. 373–384. . Тем не менее, учитывая это, следует констатировать, что Евагрий, развив ряд ошибочных посылок Оригена (предсуществование душ и их падение, учение об «апокатастасисе» и т. д.), особенно в христологии [132] См.: Refoule F. La christologie d'Evagre et origenisme // Orientalia Christiana Periodica, 1961, vol. 27, p. 221–266. , придал им законченный еретический колорит. Именно за эти еретические выводы, лежащие в основе учения оригенистов VI в. («исохристов»), он вместе с Оригеном и Дидимом Слепцом был предан справедливому осуждению на V вселенском соборе [133] См.: Guillamont A. Les «Kephalaia Ghostica», p. 156–166. . Но опять же выступает наружу противоположная грань: предав заблуждения Евагрия осуждению, православная Церковь восприняла многие его творения (преимущественно — аскетические и иногда под именем других отцов, например, преп. Нила Синайского) в свой золотой фонд святоотеческой письменности — они даже вошли и в «Добротолюбие». И если Ориген «оказал христианской мистике великую услугу» [134] Минин П. Главные направления древне-церковной мистики. Сергиев Посад, 1915, с. 44. , то услуга Евагрия в этом плане еще более велика. Его сочинения оказали мощное влияние на развитие всей православной аскетики, прослеживающееся от «Лавсаика» Палладия [135] См: Meyer R. Т. Palladius and Early Christian Spirituality//Studia Patristica, 1970, vol. 10, pt. 1, p. 379–390. вплоть до позднейших исихастов [136] См.: Hausherr I. Les grands courants de la spiritualite orientale // Orientalia Christiana Periodica, 1935, vol. 1, p. 123–124. , хотя и уравновешиваясь при этом влиянием преп. Макария Египетского [137] См.: Meyendorff J. Introduction à l’étude de Gregoire Palamas. P., 1959, p. 196–200. .