Иерофей - «Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

В шестой главе описано учение старца о православном исихазме: об Иисусовой молитве, о делании, об умном безмолвии, которое является средоточием православного исихазма, и об избавлении человека от воображения.

В седьмой главе анализируется переход христианина и монаха с психологического уровня на онтологический. Здесь речь идет о покаянии, которое начинается на психологическом — чувственном — уровне, и об онтологическом перерождении человека, которое доходит до созерцания нетварного света. Излагается учение старца об аскетическом и божественном смирении и об онтологическом содержании личности.

И, наконец, в восьмой главе идет речь об учении старца о молитве как пути спасения, о молитве как личном общении, о чистой молитве, о молитве за весь мир, которая как ничто иное раскрывает личное начало в человеке, и о любви к врагам как критерии истинности.

В эпилоге анализируется основной принцип преподобного Силуана Афонского, который служил основным жизненным принципом и старцу Софронию: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся». Автор повествует об особом и совершенном покаянии, состоящем в пребывании умом во аде, и о даре надежды на Бога, изгоняющей отчаяние и безнадежность.

Книга архимандрита Захарии раскрывает смысл богословия старца Софрония, которое было его личным жизненным опытом. Она показывает, что содержание богословия старца отражает действие Святого Духа и раскрывает те начала, из которых выросла личность старца в его богословском становлении.

В предисловии архимандрит Захария пишет, что старец Софроний «украшен многими великими дарами Святого Духа. Наибольшее впечатление производило слово Божие, которое он „схватывал“ своей молитвой и деятельно вынашивал в своем сердце. Он был человек Слова. Каждое соприкосновение с ним было откровением жизни и созерцания, и самое обычное его слово наполняло благодатью тех, кто к нему приближался. Он молился подолгу и с усердием о страждущих и еще более радовался, когда его слово и молитва чудесным образом преображали их сердца. Он подвизался, чтобы облегчить их боль, и отдавал себя целиком до конца, чтобы служить величайшему и важнейшему чуду нашей преходящей жизни: единению человеческого бытия с Духом живого и вечного Бога» [31] Захария (Захару), архим. Введение в богословие старца Софрония. Эссекс — М., 2000. С. 16. .

Из изложенного выше невозможно в полноте представить старца Софрония, его богословие и то, как он относился к людям, которые приезжали к нему со всего света. Он сам владел четырьмя языками (русским, французским, греческим и английским), у него был огромный духовный опыт, и он мог отлично понимать инославных и иноверных, атеистов и верующих, благочестивых и неблагочестивых, молодых и стариков, мирян и клириков, мирских и монахов.

Но пришло время, чтобы это духовное солнце зашло, или, точнее, взошло в Царство Божие, которое старец познал в его неоднократных явлениях. И он почил так же, как и учил, молился, служил.

Когда он почувствовал приближение кончины, он сказал: «Я все сказал Богу. Окончил все, что мне нужно было сделать. Теперь мне пора уходить». Он послал письмо Вселенскому патриарху Варфоломею, в каноническом подчинении которого находится его монастырь, и попросил его молитв о том, чтобы отойти «к желанному свету Христова Воскресения» [32] Там же. С. 17. . Это показывает церковный строй мышления старца. Незадолго до кончины он сказал: «Не могу ждать больше». Он преподал наставления насельникам монастыря, обратился к ним с последними поучениями и попрощался со всеми. Он скрестил руки и оставался на постели, молясь и готовясь к встрече с желанным Христом.

Когда я посмотрел на него в гробу во время последования о новопреставленном, то заметил, что он выглядит точно так же, как во время молитвы, особенно во время совершения литургии, или когда произносил поучения, открывал тайны Царствия Божия. И это отражало достигнутое им единство между теорией и практикой, пустыней и общением, Божественной литургией и священным безмолвием, молчанием и поведением в обществе, жизнью и смертью. Его руки были янтарного цвета, из них как будто исходил свет, они как будто благословляли. Таким — как иерей, совершающий литургию, — он вошел из храма рукотворного в храм нерукотворный, от сотворенной Церкви к Церкви нетварной. И оттуда он нас благословляет, молится и ожидает нас.

В Америке отцу Захарии среди прочих задали и такой вопрос: «Отче, не могли бы Вы нам что-нибудь сказать о последних днях отца Софрония?» Ответ, данный отцом Захарией, раскрыл последние моменты земной жизни старца Софрония и запечатлел собою всю его жизнь. Мы приведем его полностью, потому что он на многое открывает глаза.

«Я не знаю, что сказать. Нам было так легко с ним встречаться! У меня у самого был ключ от его дома. Я мог входить в любое время, днем и ночью. Если я хотел его спросить о чем-то, а он спал, единственное, что мне нужно было сделать, — это подвинуть его стул, и он открывал глаза и говорил: „Что?“ — и в мгновение ока я получал слово, которое поистине наполняло мое сердце. Нам было очень легко с ним встречаться, но мы никогда не забывали, что он отличался от нас, что он был „человеком Божиим“, всем своим существом он был погружен в Бога.

Он был очень почтителен: беседуя со мной, будь то по-русски или по-гречески, он никогда не обращался ко мне на „ты“, а всегда на „вы“. Он был с нами строг, когда замечал в нас гордость, потому что знал, что, если не „починит“ нас, мы обречены на духовный провал. При этом он нас очень любил и был очень ласков. Мы приходили и „утомлялиˮ его, особенно я, потому что я был очень разговорчив и у меня было много вопросов. Мы с сестрой X. утомляли его больше всех. Отец Софроний называл ее „горой вопросов“, а другая сестра сказала мне: „Поэтому теперь она стала горой ответов!“ Когда он уставал, чтобы дать нам это понять, он произносил замечательную фразу по-русски: „Разрешите вас поблагодарить и, с чувством удовлетворения, удалиться“.

Я пришел его навестить за две недели до смерти. В это время мы возводили крипту для погребения монахов, и, конечно, отец Софроний должен был быть там первым. Стены и крыша были готовы, но под ногами была голая земля, потому что пола не было. Когда он провожал меня до дверей, он посмотрел на крипту и спросил: „Сколько времени нужно, чтобы ее закончить?“ Я ответил: „Предполагаю, отче, еще две недели“. Он ответил: „Мне тяжело ждать даже один час: я все сказал Господу! Теперь мне нужно уйти“. Это, наверное, прекрасно — чувствовать в своем сердце, что ты все сказал Господу до конца, и что все это пребывает в вечности, и ты готов уйти. У меня же такое ощущение, что я с Господом никогда не говорил.