Франсуа Брюн - Чтобы человек стал Богом

Если бы Бог, как волшебный Принц, но неосторожный, поместил бы нас в своём Дворце, окружил своей Любовью, наша свобода испытала бы короткое замыкание, и наше счастье стало бы невозможным.

Период этой жизни, в конце концов, для нас — период испытаний и выбора. Этот выбор не сводится к одному акту, одному решению, одному обязательству. Он осуществляется в течение долгой учёбы, медленного отказа от себя самого, которое часто заканчивается за границами этого видимого мира. Другие, те, кто старше нас, пустились в путь раньше нас; те, кто моложе, идут за нами. Для них, как и для нас, свобода любить предполагает, чтобы этот мир не проявлял ни слишком много славы и счастья, которые может нам дать Любовь, ни ужасов и несчастий, к которым мог бы привести отказ любить. Божественное наставление предполагает, что мы можем угадать что-то из этого, но не многое. Поэтому видимое состояние этого мира остаётся между хаосом проклятия и славой обоготворения, под двойным противоречивым воздействием вне времени и пространства всех грехов мира, совершённых с начала до конца времени, и всей любви мира, с первого до последнего дня и Любовь несомненно побеждает, как утверждает святой Павел, с тех пор, как Бог сам сделался любящим существом во Христе Спасителе; но эта победа, совершенная посреди времён, проявилась только частично в течение этого времени; достаточно, чтобы вырвать мир из проклятия, но недостаточно, чтобы привести его к славе.

Это равновесие необходимо не только в физическом мире, окружающем нас и являющемся условием нашей свободы, но более того, и в каждом сознании, в мистической солидарности, которая связывает нас всех между собой и со Христом. Именно этот сложный механизм нам надо будет изучить, если мы хотим идти вперёд в наших размышлениях о тайне любви и зла.

Прежде чем идти дальше, нам надо остановиться на следующем: связь, которую мы пытались установить, существует ли именно она между нашим грехом и нашим несчастьем? Не смогут ли нам возразить, что в таком случае страдание и смерть появляются скорее как условия, необходимые для действия нашей свободы, как мы его описали, чем как последствия нашего греха?

Так понять нас было бы неправильно, поскольку мы думаем, что эти две функции совершенно неразделимы. Удаляясь от Бога, единственного источника бытия и жизни, человек стремится к своему небытию, доказывает свою физическую слабость, онтологическое отчаяние. Но если смотреть глубже, исследуя любовь к самому себе, человек испытывает одиночество, метафизическую слабость, личное отчаяние. Таким образом, в своём движении наощупь человек создаёт условия для развития; благодаря этим блужданиям и испытываемой им боли в нём развивается ностальгия по Любви, ностальгия по Богу.

Трудности возникают только в том случае, если предположить, что все люди могли бы во всех их актах в совершенстве отвечать на любовь Бога. В крайнем случае, через время и пространство никакое притяжение зла не помешало бы вхождению мира во славу. Но тогда каким образом были бы выполнены условия нашей свободы?

На самом деле вопрос не может быть поставлен. При таком количестве свободных актов и поскольку они свободны, грех не заставит себя ждать «из-за статистической необходимости», как говорил о. Тейар де Шарден; на этом основании Зло — «неизбежный субпродукт», как он думал, но оно «неотделимо» от свободы, но не от Творения [237] См. выше начиная с текста « Единственной нашей заботой …» .

Разница значительная, она стоит того, чтобы на ней остановиться. В той и другой концепции грех является неизбежным, как только речь заходит о большом количестве действий. В обеих системах можно констатировать «статистическую необходимость», закон больших чисел. Но, на самом деле, понятие греха в них не одно и то же.

Для о. Тейара де Шардена прогресс остаётся возможным; он является почти определённым, так как помещён скорее на уровне вида, в истории всего человечества, чем на уровне индивидуума, личности. Он скорее продукт эволюции биологического типа, чем развития свободы; или, точнее, эта свобода задумана как постепенный триумф силы притяжения.

Для нас прогресс также возможен, но на уровне каждого индивидуума, в рамках истории каждого человека, при невозможности передачи от одного другому этого развития свободы. В этой концепции есть некая неопределённость начала, большая трудность в предвидении для каждого действия окончательного выбора, но именно для каждого человека, а не для всего вида.

Итак, грех неизбежен, но от этого он не перестаёт быть грехом, за который мы несём ответственность. И именно потому, что мы за него всё-таки отвечаем, мы можем устранить его из нашей жизни, пойти по истинному пути, благодаря усилию, совершенному не через эволюцию, но через свободное решение.

Грех представляется как движение на ощупь по пути стремления к счастью, заключённому в нас. Движение неизбежно неуверенное, для всего человечества, но не необходимое в себе и неизбежное для каждого из нас. Мы верим, что у Марии, Богоматери, не было недостатка любви, но и многие другие, не достигнув сразу этого совершенства в любви, смогли быстро приблизиться к нему.

Поэтому грех, как бы он ни был страшен своими последствиями, как бы ни был ужасен в сравнении с сиянием Чистой Любви, он не должен для нас быть глубоко гнусным, вызывающим разгневанное порицание, как это происходит обычно на Западе, под влиянием блаженного Августина. Мы слишком страдали от всей наполненной тревогой литературы, подавляющей грешника Божьим гневом и презрением. Христос в «Страшном суде» Микеланджело — шедевр живописи, но и богохульство!

Христианский Восток не знал никогда этой атмосферы террора. Не потому, что тревога улетучилась. Зло так разрушает мир! Но сам Бог делит с нами тревогу. Многочисленные изображения Христа «Пантократора» во всех церквях Востока, изображения на куполах, выражающие «Всемогущество» Того, Кто охраняет нас, но ещё в большей степени образы иконостасов, сверкающие в полутени за лампадами, со строгими ликами, о, такими строгими перед чудовищной и неизбежной драмой нашей свободы! Лики смиренного и мучительного ожидания; потрясающие лики Просящего любви!

При этом, в нашей западной традиции, достаточно святых, могущих дать нам через Бога те же свидетельства. Одна из самых смелых, конечно, блаженная Юлиана из Нориджа. Мы уже сказали, что она никогда не видела в Боге ни малейшего намёка на порицание наших грехов, но только сочувствие [238] Op. cit, с. 104. . Она утверждает, что Бог, в своей любви к нам, даже грешникам, « смотрит на нас с сочувствием и жалостью, как на детей, невинных и любимых » [239] Там же, с. 105. . Бог торжественно заявляет ей: « Я могу всё превратить в добро; Я могу это сделать; Я хочу это сделать и сделаю » [240] Там же, с. 107. . Тогда она приводит наши возражения : « Мы видим, что совершаются такие порочные поступки и такие тяжёлые несправедливости, что нам представляется совершенно невозможным, чтобы кто-нибудь мог этого избежать. С такими печальными и мрачными мыслями мы не можем предаваться созерцанию Бога так, как мы должны бы были это делать » [241] Там же, с. 109. . Но она понимает, что этими словами: « всё превратить в добро » Бог просит от нас полного доверия, чтобы мы могли радоваться в Нём [242] Там же, с. 110. . Она замечает Христу, что Его Церковь учит, что язычники, евреи и грешники, даже христиане будут прокляты, на что Он отвечает, не отрекаясь от своей Церкви, как сказано в Евангелии: « Что невозможно для вас, то возможно для Меня. Я прославлю Своё слово и сделаю так, чтобы всё пришло к лучшему » [243] Там же, с. 111-112. .