Эмилиан Вафидис - Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Макария

Кроме того, святой Августин подразумевает, что общежительный монастырь живет своей особой, внутренней жизнью, которая исключает выходы из обители. Когда мы выходим из монастыря, то нарушается цельность братства, возникают некие пустоты, которые, можно сказать, заполняются демонским присутствием. Когда монахи часто покидают ограду обители, это ведет монастырь к самораспаду. Между тем, иноку необходимо постоянно пребывать не просто в монастыре — а в келье. Жизнь вне монастыря лишает его внутренней цельности, дробит его личность.

До недавнего времени монахи не выходили в мир, даже если того требовало состояние здоровья. Когда им был нужен врач, они приглашали его в монастырь. Но со временем правильное восприятие монашеского жительства утратилось, и теперь монашество воспринимается просто как образ жизни. Сегодня никто не удивится, увидев монаха, который ждет своей очереди у кабинета врача или выходит в мир по другим причинам. Причины могут быть уважительными, но это не значит, что за этим не последует катастрофа. Пустое место, где сидел монах в обители, займет демон. А если мы уберем из трапезной или из церкви стул брата, чтобы он не пустовал, демон сядет нам на шею и погонит куда хочет. Это самое страшное, но мы дали ему на это право — тем, что не придаем значения цельности братства и не обеспокоены отсутствием брата.

Монахам позволялось выходить в мир ради дел, связанных с управлением обителью, ради покупок или продажи рукоделия. То есть монахов посылал монастырь. Монахи не ездили домой, словно какие-нибудь служащие, которые берут отпуск, чтобы отдохнуть, оставив, наконец, ту скучную жизнь, которой они жили весь год.

Всякий выход в мир обнаруживает, что монах совершенно не удовлетворен своим монастырем, поэтому он пытается передохнуть, выходя из обители под разными предлогами. Конечно, игумен не может постоянно ему отказывать: чтобы между монахом и им самим не пролегла пропасть, он вынужден почти всегда соглашаться, да еще и оправдывать поступок брата. Однако это не меняет сути дела. Истина в том, что выход в мир — дело совершенно немонашеское, потому что приучает монаха к мирскому духу. С того момента, как монах вышел в мир, например для лечения, у него появляется беспокойство, на него влияет новый темп жизни, иной закон — закон страдания и неудачи. «Поправлюсь я или нет? Может быть, откроют какое-нибудь новое лекарство? Не поехать ли мне за границу?» Он ни на чем не может остановиться.

Тление человеческой природы — естественный закон. Но насколько тлеет внешний человек, настолько обновляется со дня на день внутренний. И если тление — это природный и духовный закон, то попытка избавиться от всех болезней противоречит закону Божию. Так мы противимся силе природы: мы не позволяем себе болеть или умирать, иначе говоря, не позволяем себе вечно обновляться во Христе со всеми святыми. Мы не допускаем, чтобы Бог управил наш путь, но вносим в жизнь собственное беспокойство, сомнения, желания, нужды, и из-за этого у нас появляется необходимость выходить в мир непрестанно.

В монастыре всегда сочувственно относятся к болезням монахов, особенно игумен. Но наша любовь к самим себе и собственной жизни, наш страх, как бы не умереть, переходят все границы. Если монах выразит желание поправить здоровье, а я ему откажу, он больше не сможет чувствовать во мне отца, любить и уважать меня. Он непрестанно будет сопротивляться всем моим словам. Его ум будет работать противоположно моему уму. И как все мироздание непрерывно делится и подвергается тлению, так и отношения игумена и послушника начнут непрестанно истончаться и рваться. Монах и игумен будут двигаться в разных направлениях. По малейшему поводу между ними будет возникать противостояние, потому что у монаха появилось какое-то небольшое желание.

Кроме того, мы должны помнить, что игумен — это не жандарм, который своим свистком подает нам сигнал «да» или «нет». Игумен — не страшилище, чтобы каждый день нас путать. Любовь изгоняет страх. Если мы любим игумена, братство (а оно наше тело) и Бога, то страха больше нет. Тогда не будет ни желаний, ни своеволия, ни требований. Запрет выходить из монастыря должен иметь для нас такую же безусловную и несомненную силу, как послушание, безропотность, апостольское нестяжание, молитва, богослужение и все прочее.

Если, несмотря на все это, кому-то понадобится выйти в мир, то монастырь должен послать с ним какого-то брата, потому что монаху не следует показываться на людях одному. Обычно в таких случаях в монастырях старались, чтобы эти два монаха были людьми разными. Если бы их объединяло родство душ или сходство происхождения, то они завязали бы особенную дружбу. Одной поездки до Фессалоник хватит, чтобы связать две разделенные прежде души. Однако два человека, которые любят только друг друга и влекутся друг к другу особенной любовью, раскалывают братство, они словно отрезаны от его одеяния. Отрежь

у платья один рукав — никто не сможет его носить. Таким отрезанным рукавом становятся и эти два выходящих в мир монаха. Поэтому в монастырях обращали большое внимание на то, кого посылать в мир. Чаще всего посылали человека, способного исполнить поручение, вместе с кем-то из пожилых братьев. Первый исполнял порученное дело, а пожилой находился рядом с ним. У пожилого человека другой дух, он прожил 244 жизнь иначе, чем молодой, потому между ними не завязывается дружба — это два разных мира. Иными словами, игумены заботились о том, чтобы верность преданию, хранимая пожилым братом, сочеталась с практическими способностями юного, опыт одного соединялся с силой другого, ради того чтобы все было сделано правильно.

Однако если монах выходит в мир ради домашних дел или по любви к родственникам, то пусть он идет один, помня при этом, что поступает вопреки святоотеческим правилам. Если он, зная традицию и дух монастыря, все же испытывает игумена и просит дать ему сопровождающего, игумен, конечно, соглашается на это. По своему долготерпению и снисхождению он скрывает от брата истину, чтобы тот не превратился в демона, а то и в самого денницу. В древних монастырях было принято поминать имена вышедших в мир, но мы не следуем этому порядку. Случаи, когда следовало бы поминать имена братьев, вышедших подлинно ради Христа, очень редки. Так редки, что их исключительность привела бы прочих к зависти. Братья замучили бы не только игумена, но и Самого Бога своими подозрениями и противлением, раскололи бы весь монастырь! Поэтому, чтобы избежать такого противления Богу, мы покрываем вышедших братской любовью и отеческим расположением сердца и не объявляем о том, кто выходит в мир ради Бога, а кто — по своему желанию.