Сергей Зарин - Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга вторая: Опыт систематического раскрытия вопроса

Созерцая мір, человек должен, не останавливаясь на видимом, восходить умом к Божеству [1941]. Таким именно – и только таким – путем «чувства» и «вещи чувственные» могут служить «к духовному созерцанию» [1942]. Человек, позволяя своему уму развлекаться чувствами, должен «возводить его к духовному разумению того, что этими чувствами воспринимается» [1943]. Вот почему, на высших ступенях религиозно–нравственного совершенства человек не только не теряет духовного вкуса, чуткости, интереса и восприимчивости к созерцанию природы, но имеет эти свойства в просветленном, возвышенном и облагороженном виде и в утонченной изощренности. «Ум, освободившийся от страстей, вращается в тонких помышлениях (ἐν τοῖς ψιλοῖς νοήμασι), в созерцании тварей (τῶν ὄντων) и в вечном свете» [1944].

Даже аскеты–мистики, по–видимому устранившие бесповоротно и безызъятно всякие посредства и достигшие возможной на земле непосредственности в общении с Богом, однако не только не отрицали необходимости, высокой значимости и громадной важности созерцания Бога в природе, но на мысли об этой именно необходимости настаивают иногда с особенной интенсивностью, разумея при этом не людей лишь питающихся «млеком», – младенцев в деле спасения, богопознания и богообщения, но и людей, уже достаточно окрепших в духовной жизни, приобретших изощренные «очи сердца», восприимчивость «духа» к божественным воздействиям.

По учению преподобного Исаака С. , «удаление души от міра и безмолвие её естественно побуждают ее к постижению Божиих тварей , а от этого возносится она к Богу» [1945]. Рассматривание тварей и размышление о целесообразности устройства их возбуждает в подвижнике созерцательную любовь к Богу [1946]. «Когда ум подвижника обновлен и сердце в нем освящено» (ὅταν ἀνακαινισθῇ ὁ νοῦς, καὶ ἡ καρδία ἀγιασθῇ), то его «ум ощущает духовное ведение тварей», вследствие чего «воссиявает созерцание тайн св. Троицы» [1947].

Именно на третьей – высшей – ступени развития «гносиса», когда последний почти поглощается верой, γνῶσις «представляет в уме Божественные и чудные действия управления в природах существ мысленных и чувственных» (τῶν νοητῶν καὶ τῶν αἰσθητῶν) [1948]. Когда подвижника, после долговременного пребывания в келье, «осенит сила безмолвия» (ἐπισκιάσῃ σοι ἡ δύναμις τῆς ἡσυχίας), тогда «его очи откроются, чтобы, по мере чистоты, видеть силу Божия творения и красоту созданий» (τοῦ ἰδεῖν τὴν ἰσχὺν τῆς κτίσεως τοῦ Θεοῦ, καὶ τὸ κάλλος τῶν κτισμάτων κατὰ τὸ μέτρον τῆς καθαρότητός σοῦ) [1949].

Препод. отец признает «три созерцания естеств, в которых ум возвышается, проявляет свою деятельность и упражняется: два созерцания естеств сотворенных, разумных и неразумных, духовных и телесных, и еще созерцание Святой Троицы». Сперва бывает именно созерцание всякой твари существующей, и ум обозревает ее «в откровении ведения» (ἐν τῇ ἀποκαλύψει τῆς γνώσεως) [1950]. При этом закон постепенности сохраняет свое значение и в данном случае, поскольку «одно созерцание передает подвижника другому созерцанию» (ἡ θεωρία τῇ θεωρίᾳ μεταδίδωσι) [1951]. Человек имеет « два душевных ока» (ὀφθαλμοὺς δύω ψυχικοὺς κεκτήμεθα), созерцающих под управлением «веры», действия и свойства Божественные: «одним оком человек может видеть тайны Божией славы, сокровенные в естествах, т. е. силу и премудрость Божию и совечное промышление Божие о людях, постигаемое из величия Божественного управления ими» (τὴν καταλαμβανομένην ἐκ τῆς μεγαλειότητος τῆς κυβερνήσεως αὐτοῦ εἰς ἡμᾶς); тем же оком созерцает он и «небесные чины».

«Другим оком» (ἐν τῷ ἑτέρῳ ὀφθαλμῷ) созерцает он «Славу святого естества Божия» (τὴν δόξαν τῆς φύσεως αὐτοῦ τῆς ἁγίας) [1952]. Таким образом, «созерцание судеб Божиих и видимых тварей» составляет « первую ступень гносиса» [1953]. На этой ступени «созерцание есть ощущение божественных таин, сокровенных в вещах и в их причинах » [1954]. Следовательно, «начало» созерцания – «удивление» «устроению существ разумных и великому о них попечению Божию». «Воспламенение любви к Богу, возгорающейся в сердце», происходит тогда, когда человек «о всех тварных природах и о всяком встречающемся ему предмете (ἐν παντὶ πράγματι σοναντῶντι) станет размышлять разумно (ἀδολεσχήσει συνετῶς), входить о них в исследования (ἐξετάσει) и рассуждать духовно (διακρίνει ἐν αὐτοῖς πνευματικῶς) [1955], пребывая своим разумом в созерцании чувственных предметов (διανοεῖσθαι ἐν τῇ θεωρίᾳ τῶν αἰσθητῶν)» [1956]. Только после и вследствие этого «человек начинает возбуждаться к божественной любви» (κινεῖσθαι εἰς θεῖον ἔρωτα) [1957].

Таким образом, изощренность духовного ока в христианском мистике–подвижнике не устраняла с поля его зрения мір, это прекрасное дело Божие, а напротив, позволяла ему проникать в сокровенные мысли Божии, осуществившиеся и осуществляющиеся в устройстве міра и его «управлении», делала его способным за видимыми явлениями созерцать Держащего всю природу и весь мір, Дающего всему существующему «жизнь, дыхание и все». Препод. Исаак в ярких, художественных чертах изображает содержание созерцательного подвига пустынника, который, весь предавшись «глубокому пустынному безмолвию» (ἐν τῇ πολλῇ ἡσυχίᾳ τῇ ἐν τῇ ἐρήμῳ) [1958]не обращает ни малого внимания на жизнь настоящую, по причине «весьма великого наслаждения своим занятием» [1959].

Для такого «безмолвника» весь мір терял, по–видимому, всякое значение, бесследно пропадал для его духовного взора, который не имел уже, как можно было бы думать, ни повода, ни побуждения обращаться к созерцанию чего–либо сотворенного, как и вообще не естественно от высшей деятельности обращаться к низшей, элементарной. И действительно, безмолвник «забывает себя и естество свое и делается как бы человеком, который… вовсе не памятует о сем веке (μὴ ποιούμενος μνήμην τοῦ αἰῶνος τούτου παντελῶς), будучи занят мыслью о величии Божием» (περὶ τῆς μεγαλωσύνης τοῦ Θεοῦ) [1960]. «Мысленно представляя (λαμβάνων κατὰ νοῦν) славу будущего века и блага, по упованию уготованные праведным, пребывающим в духовной жизни и в Боге», – такой подвижник не содержит уже ни в мысли, ни в памяти того, что есть в этом міре (οὐκ ἐνθυμεῖται, οὐδὲ μνημονεύει τῶν τοῦ κόσμου τούτου) [1961]. Но такого состояния полной отрешенности от этого міра безмолвник достигает затем, чтобы снова вернуться к созерцанию тварного міра [1962], хотя уже и с другой, новой и высшей точки зрения. Когда он достигает возможного совершенства в созерцании «будущего века» (ὅταν ἐν τούτοις μεθυσθῇ), то «снова переносится оттуда созерцанием к этому веку, в котором еще живет» [1963].

Утонченному взору подвижника этот мір и его история представляются тогда в их подлинном смысле и основном религиозно–нравственном значении, в главных моментах Божественного домостроительства о спасении человека и всего міра [1964].