Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

После нескольких моих ночных размышлений о самой живой действительной сущности христианства, я со дня на день начал твердо убеждаться, что вся наша современная церковно-христианская жизнь со всею своею культурою не выдерживает никакой истинно-христианской критики, потому что она представляет из себя творчество одной рефлекторной мысли, в ней нет жизни, нет живого опыта, нет даже самой истины, той реальной истины, за которую ее выдают. Я не раз в эти ночные часы над этим задумывался: прежде всего мне ярко бросалось в глаза одно умственное современное книжное христианство, начиная даже с самых определений, формул христианской догматики. Я стал чувствовать, что если бы пришлось религиозную жизнью переживать, и переживать цельно, всем своим существом ту божественную реальность, которую частично формулируют все формулы христианской догматики, то вся система современного богословия оказалась бы детским лепетом. Вот почему моя душа абсолютно не выносит книжного христианства. И сколько в нем скрывается низкой, лицемерной фальши! На мой взгляд, книжное христианство в тысячу раз хуже и вреднее самого дикого примитивного язычества. И какая громадная опасность в нем скрывается. Если кто хоть маленькую дозу этого книжного христианского яда принял в себя, он уже на всю жизнь окончательно лишается самого настоящего, подлинного христианства; он уже не способен жить для Христа. Все, на что он способен, это только лишь — строить на религиозные темы в своей голове жалкие, красивые, капризные фантасмагории, что на современном языке, к стыду нашему, принято называть «религиозным творчеством». О, как я ненавижу, всем своим существом ненавижу это книжное христианство. Оно представляется мне грязным, вязким, вонючим болотом. И каких, каких только нет там, в этом болоте, пресмыкающихся гадов и всякого рода чудовищ и заразных миазмов. Ненавистно мне и это фабричное производство ученых представителей, и учителей, и проповедников современной Церкви. В них ни на одну йоту нет внутреннего религиозного живого, чистого, волевого творчества, доступного проверке опыта. Все это есть одна чистая, мертвая ходячая схоластика, одна дискуссия и полное отсутствие жизни, отсутствие самого внутреннего Евангельского живого опыта, чистого личного религиозного подвига, религиозных переживаний.

Таково наше отошедшее от настоящей живой всеобъемлющей религиозности фабрично-мертвое производство семинарий, академий и университетов. Это самое страшное отрицание действительного христианства.

Я слышал, будто во время своей зимней спячки медведь все время сосет свою лапу, так точно и наши современные представители книжного христианства: из рода в род, из поколения в поколение, за отсутствием своего личного, внутреннего религиозного христианского опыта, один у другого крадут целые сотни томов книг и том за томом сосут, гложут, жуют, иногда давятся этим сумбуром, иногда проглатывают, выплевывают, извергают его — и все это называется ученым культурным христианством. Те же, кто хоть десятка два чужих книг прожевал, проглотил, тот уже все проглоченное, чужое считает своим личным религиозным творчеством, и он уже имеет право быть служителем алтаря Христова, святителем и пастырем Церкви Христовой, имеет право говорить проповеди, читать на религиозные вопросы рефераты, лекции и т. д., хотя бы он лично сам был абсолютно чужд всякой религиозной христианской жизни.

Все это ужасное явление в современном христианстве! О, как бы я хотел, чтобы подобное фальшивое, изолгавшееся христианство раз навсегда с треском и шумом исчезло с лица земли и на смену ему воскресло живое, действительное христианство, христианство цельной всеобъемлющей совершенной жизни, христианство живого опыта, могущего всегда проверять себя исключительно духовными плодами, самыми Христовыми делами религиозной Евангельской жизни!!! Вот такое христианство я хотел бы видеть на земле. О, как бы я хотел его видеть!

В июне месяце 1915-го года наши войска начали отступать с Карпат. Мимо нас потянулись длинные военные обозы, а за ними и несчастные беженцы. Когда я увидел эту картину, то во мне вдруг вспыхнуло патриотическое чувство, жаль мне стало России. И из-за этой жалости к родине я опять на почтительное расстояние отошел от моего Христа. Вскоре после этого нам пришлось оставить город Холм и переехать во Владимир-Волынск. Здесь наш госпиталь развернулся для холерных солдат В это время солдаты мерли от холеры точно мухи! Это было в июне и в июле того же года.

В эти страшные дни я опять потянулся ко Христу. Страх смерти был во мне велик, но вместе с тем с часа на час росло во мне и страшное отчаяние за собственную душу. По целым ночам я бродил один по лесу, отдаваясь то молитве, то глубокому размышлению о жизни, о ее на земле ничтожестве, о смерти, о суде Христовом и т. д. Но самая главная моя мысль в то время была следующая: почему я до сего времени не порву всякую связь с миром и раз навсегда опрометью не брошусь к ногам Христа? В самом деле, что же меня так сильно удерживает от Христа? Чего же еще хочу себе от мира сего? Почему мне решительно не сказать: «Господи! Отныне я Твой и только Твой, и Ты что хочешь, то и делай со мной. Если я в чем-либо на протяжении всей жизни оскорблял Тебя, Ты прости мне. Если Ты почему-либо и не простишь моего прошлого, все равно я ни на шаг не отступаю от Тебя, я буду с Тобой»? Почему же мне так решительно не сказать моему Господу и не последовать самою моею жизнью за Ним? Почему? Ведь как здесь на земле ни живи, а все равно, рано или поздно, а умирать придется. От смерти ни отец, ни мать, ни друзья, ни слава, ни богатство, ни власть, ни почет — никто и ничто не избавит. Что же меня удерживает от того, чтобы я жил по учению Самого Христа и через это раз навсегда был бы Его верным учеником? Может быть(?), не удерживает ли меня самая трудность жизни по учению Христа? Но в чем же эта самая трудность состоит? В умерщвлении своих страстей, в уничтожении своего я, в самоотреченной добровольной любви к Богу и ближнему? Но ведь разве хуже будет для меня, когда на место страстей плоти и самолюбия во мне возникнут новые чувства, новые стремления, на которых будут расти плоды духовной любви — долготерпение, смирение, кротость, сострадание, святость, радость, всепрощение, святая доверчивость, истинная надежда и самоотреченная святая преданность? Разве для меня будет хуже, когда на место моего извращенного грешного «я», выступит для меня другое «я», «Я» божественное, «Я» самого живого Бога? Так что же после сего удерживает меня от Христа? Может быть, наконец, инстинкт самосохранения? Но ведь во Христе только и существует одна реальная жизнь и жизнь вечная, бессмертная, при чем же здесь инстинкт самосохранения? И вот после долгого размышления об этом я подошел к самой точной причине того, что меня удерживало от Христа: это — неуверенность в Самом Христе, в том, что Он, что в Нем, что Его и что за Ним. Эта-то неуверенность в Самом Христе, в том, что Он, что в Нем, что Его и что за Ним, и есть самый провал, самая смерть современного христианства!