Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

Таков был его взгляд на значение того, что он проповедовал. Он хотел, чтобы Христос царствовал над душой не только в храме, не только в те минуты, когда сердце в умилении касается Его ризы, но чтобы Христос был Царем жизни, и никакого противоречия воле Его не допускал. Когда он встречал противоречия Христу Спасителю, Его учению, особенно если оно возвещалось от имени Церкви, душа его скорбела и возмущалась. Слова, полные гнева, произносил он против тех, кто старался принизить учение евангельское и смешать его с учением мира. Немало сказал он слов, которые казались жестокими, но они были справедливы, потому что он видел, как учение Христа стараются принизить в угоду мирским ценностям.

Когда, наконец, наступили события, которые разразились над Церковью, он говорил, что многие служители Церкви окажутся в рядах отступников, в рядах тех, кто бросит ценность евангельскую к подножию мира. Эти слова казались жестокими, но жизнь показала, что они были пророческими. Так он ревновал о божественном Лике и стремился, чтобы Он сиял всей полнотой сияния и влек души человеческие. И ревность о чистоте заставляла полюбить и других, и многих приводил он к ногам Христа. Ревность о Лике была ревностью о Христовой Церкви.

О Церкви он имел особенно углубленное понятие. Я не говорю, как думают о Церкви неверующие. Но и среди верующих понятие о Церкви оторвано от жизни. Церковь кажется им слишком земным, внешним учреждением, или слишком небесным, что ставит Церковь далеко от жизни. Он понимал иначе и иначе раскрывал понятие [о Церкви]. Для него, как и для древних христиан, душа Церкви была небесной и земной. Свое понятие о Церкви он получил из жизни великих святителей. Иоанн Златоуст кормил множество неимущих, нищих. Василий Великий построил целый город для бедных, который назывался Василиадой. Амвросий Медиоланский выкупал пленных. Киприан [Карфагенский] руководил христианами, которые спасали больных во время чумы. Вот образы, которые пленяли его сердце. Он верил, что Церковь должна быть утешительницей скорбящих, обремененных, должна идти, как шел Христос, сея любовь, собирая расточенных, являя верующим и неверующим образ воплощенной любви. Любовь человеческая должна сиять как внутри Церкви, объединяя члены Церкви в единое, живое, трепетное тело, так и вне Церкви — на неверующих, далеких, отступивших.

Наличная церковная действительность не удовлетворяла его: он скорбел, обличая, и хотел найти иные пути церковной жизни, чтобы собрать [верных] в единое тело и научить деятельной любви друг к другу и ко всем скорбящим, обремененным и нуждающимся. Он возродил древний церковный идеал, и это было совершено в нашем городе. Как ни ужасны были условия, при которых проходило его служение, как ни трудно было дело, мы видим, как много он сделал. Он показал и верующим, и неверующим — что такое Церковь и священник. Неверующие и отошедшие от Церкви увидели образ Пастыря, полного любви; верующие увидели что [можно соединиться воедино], и христианство является не только в молитве, но и в любви.

Таковы его мечты, надежды, заветы. Он видел сокровенным духовным взором то, что было наиболее существенно.

Особенности его служения: первая — ревность о Христе и верность Христу-Спасителю как средоточию жизни. Вторая — образ Церкви как чего-то такого, что создано силой, которая сеет любовь, мир, свет и блаженство. Эту мысль он старался воплотить в своем служении. В борьбе за эту мысль он окончил свою трудную страдальческую жизнь.

Не смущайтесь тем, что он был плохо понят своими собратьями и верующими. Закон христианской жизни в том, что каждое высокое служение вызывает преследования, непонимание и пламенное противодействие. Где нет этого непонимания, противодействия, служение кажется подозрительным.

Он ушел, совершив что мог. Уходя, держал в руках знамя, на котором были начертаны заветы — истинное служение Христу и Церкви. Мы держим то же знамя, которое он держал. Это знамя обязывает нас возможно более сознательно относиться к духовной жизни и церковному служению.

Велика, бесконечно велика утрата, мы почувствуем все ее значение не сегодня, а после, из месяца в месяц, из года в год. Наши малые ряды поколебались, потеряв его. Как бы ни было нас мало и [как бы] путь наш ни был путем скорбным, полным терний, как бы ни была велика утрата, — мы не должны падать духом. Знамя, выпавшее из его рук, мы примем и понесем, как умеем, навстречу мира. Как никто не мог вырвать этого знамени из его рук, так и в наших руках оно будет твердо, непоколебимо до того мгновения, пока Господь не позовет из этого мира в Свой мир, на Свой суд. Аминь.

Здесь находилась ставка главнокомандующего фронтом Н. И. Иванова.

Об имперском патриотизме духовенства в Первую мировую войну см.: Проценко Павел. Советские 1950-е глазами епископа Варнавы (Беляева) / «Дядя Коля» против…: Записные книжки епископа Варнавы (Беляева). 1950–1960 / Сост., вступит. очерк, коммент. П. Г. Проценко. Нижний Новгород, 2010. С. 47–51.

Проценко Павел. К незакатному Свету. Анатолий Жураковский: пастырь, поэт, мученик, 1897–1937. М., 2017. С. 205–236.

Первый раз архимандрит Спиридон приехал в редакцию «Христианской мысли», но редактор был болен и отсутствовал. Тогда он написал ему письмо, получил ответ и в новый приезд познакомился лично.

См.: Экземплярский В. И. Жизнь и Свет: Богословские беседы. М., 2009.

Спиридон, архим. Из виденного и пережитого: Записки русского миссионера / Христианская мысль. Киев, 1917. № 2–10.

«Воспоминания сибирского миссионера» в переводе Паскаля (Pierre Pascal) вышли в Париже в 1950 г. В 2010 г. вышло дополненное французское издание (с включением в него «Исповеди священника перед Церковью»). В 1994-м издан немецкий перевод воспоминаний о. Спиридона из «Христианской Мысли». А в 2010 — английский.

«Исповедь», посланная на Собор, не была еще книгой, а представляла собой текст, который сейчас ее завершает и озаглавлен так: «Святейшему Всероссийскому Церковному Собору».

Маяковский В. Из стихотворения «Хвои». 1916.

Подробно о судьбе В. И. Экземплярского см.: Проценко Павел. К незакатному Свету. Анатолий Жураковский: пастырь, поэт, мученик, 1897–1937. М., 2017. С. 85–103, 418–424.

Такого имени в святцах нет. Вероятно, монаха звали Кириак или Кирик.

Т.е. на Великом входе. — Ред.