Архимандрит Феофан - Неблаженные блаженные святые. Рассказы о необыкновенных подвижниках

Согласно полученному указу, руководство больницы не допускало к блаженному никого.

Но через два месяца стали обнаруживаться множественные случаи взяток от лиц, желавших побеседовать с юродивым. Число посетителей все увеличивалось, а предпринимаемые Губернским правлением и руководством больницы меры против этого не исправляли положения.

В результате Смоленское губернское правление в июле 1815 года отменило указ о недопуске посетителей к Ивану Яковлевичу. С того времени число ежедневных посетителей превосходило все мыслимые пределы.

Вскоре молва о прозорливце дошла до Петербурга. И смоленский гражданский губернатор, для прекращения слухов, разнесшихся по разным губерниям, принял деятельные меры.

В октябре 1816 года московский военный генерал-губернатор князь Дмитрий Владимирович Голицын получил Отношение смоленского гражданского губернатора с вопросом в Приказ общественного призрения, не имеется ли вакансий в Преображенской больнице Москвы. На этот запрос генерал-губернатор ответил положительно, и поэтому 17/30 октября 1817 года Иван Яковлевич, признанный безумным и якобы из-за неимения мест в Смоленской городской больнице, был доставлен из Смоленска в Приказ общественного призрения. Из Приказа мнимо безумный блаженный был отправлен в сопровождении конвоя в Преображенскую больницу.

Иван Яковлевич так описывал посетителям свой переезд из Смоленска в Москву: «Когда суждено было Ивану Яковлевичу переправляться в Москву, то ему предоставили и лошадь, но только о трех ногах, четвертая была сломана. Конечно, по причине лишения сил несчастное животное выдерживало всеобщее осуждение, питаясь более прохладой собственных слез, нежели травкой. При таком изнуренном ее положении мы обязаны были своей благодарностью благотворному воздуху, по Божиему попущению принявшему в нас участие. Ослабевшая лошадь едва могла передвигать три ноги, а четвертую поднимал воздух, и, продолжая так путь, достигли мы Москвы, а 17 октября взошли и в больницу».

Это были не «вещания пророка» и не «бред безумного». Звуки и речь, издаваемые юродивыми Христа ради, подобны пению птиц, славящих Творца всяческих. Они возносятся к Господу, но «царь природы» – человек не понимает их смысла и простоты.

В словах Ивана Яковлевича угадывается большое смирение: больница ему «суждена», а лошадь «предоставили», как какому-нибудь важному лицу. Речь юродивых Христа ради часто отличалась тем, что о себе подвижники говорили в третьем лице: «Суждено было Ивану Яковлевичу». Да и лошади, возможно, подвижник уподобил свое жалкое положение: подобно бессловесному животному, несчастный выдерживал «всеобщее осуждение, питаясь более прохладой собственных слез». Человек четверочастен, по понятиям древних. И четвертая сломанная нога, которую «поднимал воздух», возможно, уподобляется «поврежденному» уму, который поддерживают только Небеса и Божия воля.

Осуждением на заключение в больницу блаженный был как бы духовно уподоблен преподобному Арсению Великому, скрывавшемуся от мира в пустыне и выведенному Богом к людям для спасения погибающих. Где бы иначе несчастные больные, оставленные родственниками и обществом, нашли еще такого молитвенника и попечителя об их телесных и духовных нуждах, причем ценой собственного имени, благополучия и здоровья? И где бы холодное к духовным вопросам общество того времени нашло такого обличителя и врачевателя греховных язв?

Когда Ивана Яковлевича доставили в Преображенскую больницу, его сразу же приковали в углу подвала женского отделения, бросив для спанья клок соломы и назначив прислугой грубую женщину – воплощенное зло.

Блаженный так об этом рассказывал посетителям: «Это начало скорбям. Возчик мой передал объяснительный акт обо мне, и в тот же день, по приказу строжайшего повеления, Ивана Яковлевича опустили в подвал, находящийся в женском отделении. В сообразность с помещением дали ему и прислугу, которая, по сердоболию своему, соломы сырой пук бросила, говоря: «Чего же ему еще? Погоди, я сумею откормить тебя – у меня забудешь прорицать».

И снова Иван Яковлевич проявил удивительное смирение: и помещение, и прислуга ему «сообразны», а последняя к тому же «сердобольна». И еще блаженный укоряет сам себя: раньше на голой земле спал, а теперь целый клок соломы дали – «Чего же ему еще?». Раньше почти ничего не ел по своему подвигу, а теперь Господь послал суровый пост, но благословенный свыше. А пророчества односельчанам могли быть причиной гордости, которую его благодетели – больничное начальство и прислуга – уж сумеют побороть…

Очень часто юродивые Христа ради прогоняли добрую прислугу, а злую и жестокую призывали и любили, так как она помогала им возвышаться в смирении и аскетическом терпении.

В это время первый указ Смоленского губернского правления (о недопуске посетителей к Ивану Яковлевичу) вторично вошел в силу. И потому вначале Ивана Яковлевича держали под замком в отдельной от других больных комнате. Но «безумие» его не было замечено никем.

Смотритель Боголюбов и священник Екатерининского Богадельного дома рассказывали, что Иван Яковлевич с самого поступления в больницу всячески старался изнурять и ослаблять себя. С первого же дня он спал на голом полу, ничем не укрываясь на ночь; целый день разбивал молотком приносимые по его просьбе камушки. В пище был более чем неразборчив: всю подаваемую ему к обеду и ужину еду смешивал, солил, накрошив в ту же миску мякиш хлеба и подлив кваса. Этой смесью угощал посетителей.

Боголюбов еще рассказывал: «На третий день по прибытии Ивана Яковлевича из Смоленска моя младшая дочь заболела и в бреду металась на кровати. Услышав случайно от людей, доставивших в нашу больницу Ивана Яковлевича, что он лечит все болезни и разгадывает сокровенные тайны, я решил отправиться к нему спросить, чем больна и выздоровеет ли моя дочь?

Не успел я войти в его комнату, а Иван Яковлевич уже предупредил готовый сорваться у меня с языка вопрос, громко сказав подметавшему комнату служителю:

– Ох, больно, жалко! Ох, корь, корь – три дня помечется, повысыпит – на третий день здоровье.

Спустя два часа приехал врач, подтвердивший, что у дочери корь. Вторая часть предсказания также сбылась: на девятый день дочь моя выздоровела».

Как-то Иван Яковлевич позвал Боголюбова и, когда тот вошел в комнату, закричал:

– Прими странника!

Не ожидая никаких гостей, Боголюбов подумал, что эти слова не относятся к нему.

Иван Яковлевич, повернувшись к нему, опять закричал:

– Эй, ты, прими странника!