Филипп Дженкинс - Войны за Бога. Насилие в Библии

Но это неправда — споры на этом не кончаются. Да, во многих религиях существует мощная богословская традиция, согласно которой пути Божьи непостижимы для простых смертных, которым трудно понять его волю. Но те же самые традиции с решительным неодобрением относятся к массовым убийствам всего населения без разбора. Подобное действие ставит под вопрос не просто какую-то частную доктрину или отдельное повеление Бога, но огромную часть того — буквально все, — чем живет верующий.

Сегодня мы нередко называем иудаизм, христианство и ислам общим термином «авраамические религии», и это название связано с патриархом, который в первую очередь прославился своей безусловной верой. Но вера, о которой не задают вопросов, проблематична. История Авраама также ярко показывает нам, что религиозные требования могут вступать в конфликт с нашими привычными этическими стандартами. Эта дилемма знакома современному богословию, и здесь во многом мы обязаны трудам Серена Кьеркегора. В своем знаменитом труде «Страх и трепет» Кьеркегор размышлял о поступке, который оскорбляет наши нравственные чувства, — о готовности Авраама убить своего сына по велению Бога. Кьеркегор видел в поступке Авраама великий момент полного подчинения Божьей воле, хотя одновременно это было нарушением законов человеческой этики; этот символ полной верности Богу сделал Авраама «рыцарем веры». «Вера начинается именно там, — писал Кьеркегор, — где кончаются размышления»{372}.

Кьеркегор понимал, что из его рассуждений можно сделать опасные выводы, и он бы еще острее это почувствовал, если бы применил такой же подход к подобному отрывку — к тексту о битве Саула с амалекитянами. Авраам послушно выполнял безнравственное повеление, но чудесным образом был избавлен от его кровавого завершения. Саул же, напротив, не выполнил повеления убить безоружную жертву. Жертва, в отличие от Исаака, все-таки была убита, и Бог не стал ее спасать, а Саул из-за своего непослушания перестал быть царем. Поскольку Саул не смог довести до конца акт геноцида, он никогда не сможет заслужить звания рыцаря среди героев веры. Осмелился бы Кьеркегор или какой-либо еще мыслитель, находящийся в здравом уме, дойти до такого логического вывода, который противоречит разуму и представлениям о нравственности?

Никогда не следует говорить, что эти люди заслуживали уничтожения

Когда верующий приводит секулярные или политические доводы в пользу уничтожения ханаанеев (или других групп), он просто приводит те оправдания геноцида, которые уже давно отвергнуты секулярным миром. Мало кто из мыслителей сегодня мог бы повторить некогда популярный аргумент, который можно кратко сформулировать следующим образом: «Хотя при обычных условиях уничтожение целого народа было бы злодеянием, крайняя испорченность и греховность народов Ханаана оправдывает такую меру в тех конкретных обстоятельствах. Жертвы в полной мере заслуживали своего уничтожения. Нам следует удивляться тому, как долго Бог сдерживал здесь свой праведный гнев». Неубедительно звучит и ссылка на долговременное историческое благо, на то, что для осуществления своего масштабного замысла об истории Богу было необходимо уничтожить местное население Ханаана. Как считают сторонники такого подхода, в долговременной перспективе истребление ханаанеев (а также мидьянитян и амалекитян) повлекло за собой различные благие последствия для Бога и его избранного народа. Если рассматривать это событие в рамках широкой исторической перспективы, продолжают они свою аргументацию, можно видеть, что это действие принесло пользу{373}.

Вряд ли подобные рассуждения покажутся кому-либо привлекательными сегодня, и отчасти это объясняется тем, что нынешние историки и археологи куда больше знают о социальной жизни обитателей Ханаана и об их предполагаемых злодействах. Любая религия, приверженцы которой практикуют человеческие жертвоприношения, ужасна, но ханаанеи в этом отношении были не хуже тысяч других народов, которые Бог не пытался истребить. С точки зрения этики и морали западное ответвление ханаанской цивилизации, ставшее Карфагеном, было не хуже, чем подобный им Рим, которому удалось на протяжении тысячелетия сохранить трансконтинентальную империю.

Наше недавнее прошлое показывает, как легко люди начинают применять подобные рассуждения о необходимости геноцида в современном мире. Любой угнетатель считает, что его враги крайне порочны или опасны. Каждый тиран знает, что история на его стороне и что ты не можешь сделать омлет, не разбивая яиц. Любой угнетатель также найдет доводы в пользу убийства детей ненавистной расы: сегодня эти младенцы выглядят безобидными, но они вырастут и пропитаются злодейством своих родителей, яблоко от яблони недалеко падает. Как триста лет назад говорил Мэтью Тиндаль, оправдание истребления врагов Израиля опасным образом напоминает о том, как завоеватели позднейших времен оправдывали массовые убийства. Если одна из рас оказывается избранной, значит ли это, что прочие избраны для истребления или переселения? Или такова их судьба, которая не зависит от божественного замысла?

Не стоит говорить, что это просто пережитки древней жестокости

Нам не стоит также видеть в проблематичном тексте чистую археологию, сохранившийся курьезный обломок жестокого примитивного мира, в котором создавались библейские книги. Поскольку общество продвинулось далеко вперед, скажет кто-нибудь, современному слушателю не стоит обращать внимание на библейские стихи о геноциде — разве что можно подивиться этой окаменелости, отражающей конфликты древнего мира. Понимание исторических обстоятельств создания текста — продолжит этот человек — устраняет необходимость с почтением относиться к нему в другом позднейшем контексте. А какой-нибудь циник может сказать примерно следующее: утверждения Писания имеют вечную ценность до тех пор, пока верующие в них эту ценность находят.

Если это справедливо, тогда непонятно, почему любой другой отрывок Библии обладает хоть каким-то авторитетом — если его авторитет не объясняется тем, что он соответствует консенсусу нынешнего просвещенного мира. Эта идея может привлекать нынешних либеральных верующих, когда те сталкиваются с неприятными библейскими текстами, по-видимому, отражающими отрицательное отношение к власти женщин в церкви или к гомосексуализму. Однако нам не следует необдуманно соглашаться с тем, что нынешнее просвещенное сознание обязательно стоит выше древнего и что история состоит из длительной борьбы между устаревшими священными текстами и гуманной секулярной современностью. Некоторые идеи, которые представлялись крайне прогрессивными, современными, на поверку оказывались глубоко порочными, в то же время иные традиционные религиозные представления, казавшиеся устарелыми, снова завоевывали большое доверие. Совсем недавно «прогрессивные» люди единодушно поддерживали такие идеи, которые сегодня вызовут отвращение у либералов, в частности идеи евгеники и расового превосходства. Если мы вправе ставить под вопрос или отказываться признавать отдельные тексты и истории, это еще не означает, что Писание не содержит важнейших истин.