Филипп Дженкинс - Войны за Бога. Насилие в Библии

Без этих историй о резне и этнических чистках позднейшие поколения не обрели бы такого религиозного сознания, которое порождало в них ужас, когда они вспоминали о кровопролитии прошлого, кто бы ни оказывался там жертвой. Нравственные дилеммы, с которыми сталкиваются верующие позднейших времен, когда они читают жестокие тексты Писания, свидетельствуют о том, что эти самые тексты выполнили свое культурное и религиозное предназначение.

Отдельные библейские отрывки часто следует интерпретировать в свете других текстов. Это особенно важно в том случае, когда мы сталкиваемся с жесткими и суровыми словами вроде тех, что звучат в главе 7 Второзакония. В этом месте Библии говорится о том, что народы Ханаана подлежат уничтожению, однако в других местах Писания — на позднейших стадиях развития религии — это, похоже, не так.

В одном из самых странных и трудных для читателя евангельском отрывке говорится о женщине-язычнице, которая приходит к Иисусу и просит его исцелить ее дочь. Иисус отвечает отказом, говоря, что послан служить дому Израилеву: он не может взять хлеб у детей и кинуть его собакам. Женщина соглашается с этим, добавив, что даже собаки могут есть объедки, которые на пиру бросают под стол. Удивленный ее находчивым ответом, Иисус совершает чудо по ее просьбе, хотя это уступка в виде исключения. Некоторые комментаторы данного отрывка говорят, что он содержит воспоминание о самом раннем этапе движения Иисуса, когда его миссия действительно ограничивалась домом Израилевым, а язычников в него не принимали{379}.

Но здесь возможна и другая интерпретация. Эта женщина родом с территории современного Ливана, Марк называет ее сиро-финикиянкой, а Матфей — и это поразительно! — ханаанеянкой, Chananaia. Эти отличия удивительны, но их можно объяснить тем, что Матфей хотел указать на связь жизни Иисуса с другими библейскими повествованиями. Иисус у Матфея считает себя законным потомком царя Давида и своей более древней прародительницы Раав, которая была ханаанеянкой. В этой истории о чуде Иисус протягивает руку потомкам тех людей, которых другой Иисус, Навин, стремился истребить. Так, пройдя полный круг, история находит свое завершение, а повеление искоренять отменяется.

Этот евангельский отрывок так тесно связан с ветхозаветными текстами о ханаанеях, что они будут идеальными соседями в библейских чтениях на богослужении, порядок которых записан в христианских лекционариях. На самом деле, чем внимательнее мы исследуем самые мрачные части Библии, тем лучше понимаем, что их бы следовало сопоставить с более масштабной историей, включив в круг публичных или богослужебных чтений. Их не надо представлять в изолированном виде как опасные объекты, но их следует поместить рядом с другими отрывками, которые объясняют их смысл, особенно рядом с отрывками из пророков. Мрачные библейские тексты читать не только можно, но и нужно.

В начале этой книги я говорил о ситуации, которая, на первый взгляд, позволяет напрямую связать Писание с насилием в реальном мире. Террористы, захватившие самолеты 11 сентября, несомненно, изучали тексты Корана, призывавшие воевать с неверными, и для них эти тексты служили оправданием того, что они совершили. Террористические группы исламистов, такие как Аль-Каида, постоянно используют Коран для формулировки своей программы и для пропаганды. Вправе ли мы в этом случае сказать, что Коран порождает насилие и ненависть в современном мире? Однако, как я показал, за самим таким вопросом кроются сомнительные идеи об авторитете в религии и особенно о роли священных текстов.

Сами по себе священные тексты не порождают ни доброго, ни злого среди тех, кто их почитает. Бывали случаи, когда и христиане, и иудеи обращались к Моисею и Иисусу Навину, чтобы оправдать насилие, но в целом на протяжении большинства эпох и в большинстве сообществ подавляющее большинство верующих этого не делало. Мы, члены общества, основывающегося на иудеохристианской традиции, не считаем, что геноцид и массовые убийства отражают волю Божью. Большинство верующих в состоянии пользоваться жестокими священными текстами, не исполняя их предписаний, даже если эти тексты содержат самые кровожадные повеления.

В своей известной книге Джон Коллинз задает вопрос: «Оправдывает ли Библия насилие?» Ответ здесь простой: если обстоятельства жизни вынуждают тебя искать подобные оправдания, ты их найдешь. Если же они тебе не нужны, ты их не найдешь. То же самое можно сказать и о Коране{380}.

Представление о том, что священный текст содержит в себе гены, однозначно определяющие формирование всей религии, не очевидно и не все его разделяют. Многие религии, тем не менее, наделяют некоторые тексты уникальным священным статусом, а христиане протестантской традиции считают, что их каноническое Писание есть наиважнейший источник их веры и практики. Как всем известно, Мартин Лютер провозгласил, что только Писание, sola scriptura, есть мерило веры — хотя в то же время, как мы видели, он сам не считал, что каждое слово Библии обладает равной ценностью для современных верующих.

Протестантская традиция приучила позднейших авторов думать, что священные писания других религий также представляют наивысший авторитет для верующих. По мере того как Запад сталкивался с другими верами в эпоху империализма, ученые публиковали антологии священных текстов разных народов, что позволило сравнить между собой разные писания великих религий. За этим стояла следующая негласная предпосылка: если ты знаешь священные тексты религии, ты понимаешь эту религию — хотя часто издатели спорили о том, какой же именно текст играет для данной религии такую же роль, какую Библия играет для христианства или иудаизма. Лишь после встречи с христианами индуисты решили, что их веру кратко и достаточно верно излагает Бхагавад-гита, некий аналог Нового Завета, который нередко раздавали миссионеры. Когда в 1944 году Роберт Баллу опубликовал свой сборник священных текстов, он утверждал, что его книга позволит читателю «постичь суть восьми самых значимых мировых религий, представленных их основными священными текстами»{381}.

Но в самом ли деле священные тексты разных вер содержат суть, самое ядро данной религии? Составители антологий подобных текстов считали именно так. Однако их представления о том, в чем заключалась эта суть и что «открывали» писания, страдали крайним субъективизмом. Большинство издателей тщательно отбирало и выделяло те отрывки, которые, как им казалось, лучше всего демонстрировали этическую и мистическую высоту данной религии; они предполагали, что люди разных вер могут объединиться вокруг общих целей, несмотря на свои различные обычаи и обряды. А на практике могло показаться, что все религии мира представляют собой просто разные версии либерального протестантизма{382}.