Д. Булгаковский - Великое былое. Воспоминания об Отечественной войне, по поводу её столетней годовщины. Отголоски старины об Отечественной войне 1812 года

Иным полкам досталось идти мимо Кремля; как завидели его солдатики, да вспомнили, что может крестятся последней раз, так зарыдали в голос…

Не успели наши выйти в один конец Москвы, как неприятель вошел с другого конца. Уж точно молодцы были, нечего сказать! А вел их шурин Бонапарта, тоже красавец писаный, одетый нарядно – в бархат да золото. Подъехали они к Кутафьевским воротам, хотят войти в Кремль, а там, за бревнами, засело с десяток москвичей. Французы думали, что их ожидает войско и бухнули из пушки. Бревна раскатились, а наши, кто в живых остался, – наутек; французы сейчас же бросились расчищать дорогу и сколько–то мертвых выкинули в ров. Так погибли буйные головушки.

Едва улеглись москвичи спать, как в ту же, ночь стряслась другая беда. Бог его ведает, наши ли запустили красных петухов, или злодеи нас жгли, только Москва загорелась в разных местах сразу. Идут люди одной стороной улицы, а другая горит. Такое творилось, что рассказать нельзя. Бревна горят, падают, головешки сыплются, с крыш летит листовое железо, а жара такая, что не передохнуть; мостовая накалилась – ноги жжет, точно огнем… И не видят со страху люди, что горят церкви Божии, колокола срываются на землю. Кто, потерявши память, бросался к заставам, кто залезал в ямы, в погреба, а больше того шли люди на Орлов луг, за Крымским бродом. Чего тут не было? Точно муравейника копошился! И старый, и малый, и нищий, и миллионщик – всех сравняла беда.

Целые тысячи тут скитались – не день и не два, а пока француз не покинул Москвы. Днем народ идет в город, рыщет по лавкам, по пустым домам, ищет, значит, провизжи. Ее вольно было брать всякому. Как только стемнеет, разложат на лугу огни и варят себе: кто стряпает суп, кто похлебку, кто послаще что; у счастливцев самоварчик кипит. Пока еще было тепло, да сухо, пока можно было находить провизию, кое-как перебивались; ну, а тогда пошли дожди, наступили холода, пришлось подумать, где бы приютиться понадежнее, особенно с малыми ребятами.

Недолго жилось французам в привольи. Так, через неделю после Покрова они покинули Москву и пошли восвояси. И уж натерпелись, сердечные, не дай Бог. Брели они теперь вразброд, все равно как орда какая, куда глаза глядят: оборвались, босые; от стужи прикрывались, чем случится: кто ризой, кто бабьей юбкой или шалью. Думали, что отдохнут в Смоленске; какой тут отдых – точно света преставление. Все место от Московской заставы вплоть до Днепра было заставлено ихними фурами, пушками или повозками с московскими гостинцами. Там валяются поломанный ружья, сабли; тут нагромождено сундуками, ларцами, тюками, а промеж них бродят, словно мертвецы, солдаты. Иные тут же падали от голода и помирали. Мало кому удавалось развести огонек, да погреться; иной слабосильный упадет в огонь головой, а встать–то и не может.

На этапе. Дурные вести из Франции. Художник В. Верещагин.

В ночь, за три дня до Архангела Михаила, послышали смоляне, как будто грянул гром. Повыскочили, кто в чем был, а казаки им. говорят: «Это он, злодей, взорвал наши стены. Много тогда погибло наших, да тысячи две французов, которые лежали по госпиталям. Тут уж народ озлобился против злодеев: где только увидят француза, сейчас его или тащат топить, или же кидают в огонь. Они, несчастные кричат, а пожар тем временем пуще разгорается. Страшно вспомнить – ад кромешный кипел на улицах.

Наполеон был уверен, что с занятием Москвы, войска его отдохнут, окрепнут, повеселятся на чужой счет, попьют – поедят всласть, но дальнозоркий человек на этот раз горько ошибся. Москва была пуста. Все, что можно было взять с собою, жители вывезли, а остальное одно пожгли, другое потопили в реках Москве и Яузе.

Наполеон видел, что дела его плохи, и ничего он теперь не желал, как только мира, и все поджидал, что Кутузов обратится к нему с просьбой заключить мир. Но главнокомандующий; наш и не думал об этом. Он, напротив, подбирал позицию, чтобы еще раз помериться с ним силами. Не дождавшись просьбы Наполеон сам решил предложить мир. Он послал к Кутузову своего генерал–адъютанта Лористона с собственноручным письмом, но главнокомандующий наш отверг это предложение.

Тогда Наполеон предложил перемирие; Кутузов и на это не согласился, ответив, что «война теперь только начинается».

В Успенском соборе. Художник В. Верещагин.

Для Наполеона единственным исходом было подобру–поздорову уходить домой. В Москве ему дольше оставаться было нельзя, так как армия его от голода и от разных болезней таяла не по дням, а по часам. Наполеон стал готовиться к бегству, но для отвода глаз своих приближенных, говорил, что намерен предпринять поход на Петербург, или отойти на зимние квартиры в Литву и Польшу.

Вот как описывает это выступление из Москвы французский генерал Сегюр.

«Одно ужасное зрелище увеличило печальные предчувствия нашего вождя. Армия, еще накануне вышедшая из Москвы, двигалась без перерыва. В этой колонне, состоявшей из 140000 человек и приблизительно 50000 лошадей всех пород, сто тысяч строевых солдат, шедших впереди в полном снаряжении с пушками и артиллерийскими повозками, еще могли напомнить своим видом прежних всемирных победителей, но что касается остальных, то они походили скорее на татарскую орду после какого–нибудь нашествия. На бесконечном расстоянии в три или четыре ряда тянулась спутанная вереница карет, фур, богатых экипажей и всевозможных повозок. Тут были и трофеи в виде русских, турецких и персидских знамен и гигантский крест с колокольни Ивана Великого, и бородатые русские крестьяне, которые везли и несли нашу добычу, сами составляя часть её; многие из наших собственноручно везли тачки, наполненные всем, что им удалось захватить; эти безумцы не хотели думать, что уже к вечеру им придется отказаться от своей непосильной ноши: охваченные бессмысленной жадностью, они забыли и о восьмистах лье пути, и о предстоящих сражениях.

У Калужской заставы, Москва, 19 октября 1812 год. (Французы выходят из Москвы). Художник Х. Фабер дю Фор.

Особенно бросалась в глаза среди идущей в поход армии толпа людей всех национальностей, без формы, без оружия в беспорядке, громко ругавшихся на всех языках и подгонявших криками и ударами плохеньких лошаденок, впряженных веревочной упряжью в элегантные экипажи, наполненные добычей, уцелевшей от пожара, или съестными припасами.