Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

– Почему так напрямую с нём связался?

– Потому что он чиновник, а здесь местному населению всех боле достаётся от чиновников.

– Да, ты прав, но я тожа бывшая чиновница.

– Тётенькя, таких бы побольше – смотришь, Россия зажила бы получше.

Она засмеялась:

– Ну спасибо!

В Новосибирске поезд стоял двадцать минут, мы вышли на перрон размяться, смотрю: ветеран идёт с чумоданом. Увидел – мене́ показал кулак, но меня смех одо́лил. И мы дальше тронулись. Через семьдесят пять часов в 6:00 мы прибыли в Абакан.

Схожу с поезда, смотрю: моя милая Марфа стоит ждёт, увидала меня – заулыбалась… Вот ето радость! Мы встретились, крепко обнялись, и обои заплакали. На такси поехали к Феде Скачкову, Федя был рад. Я позвонил Абрикосову, он сказал, подъедет к 8:00. Как толькя подъехал, мы с Марфой с нём поехали к нему в его офис.

Тут пошли разны жалобы, всё ему не так, но я сказал:

– Я приехал ненадолго.

– А что, насовсем хошь уезжать?

– Да.

– Почему?

– Как-то надо с долгами расшитываться, а здесь нет никакой перспективы.

– Как так, почему? Бизнесов сколь хошь, чем хошь, тем и занимайся.

Но мне с нём связываться неохота, ето лицо уже знакомо.

– Ну хорошо, потом разберёмся, час са́мо главно – ето добраться до дому и милых деток увидеть.

Абрикосов уезжает в Туву, а Рассолов собирается через три дня на вертолёте, но Абрикосов посулился организовать, чтобы нас взяли. Мы ждали у Феди ети дни, и Марфа меня предупредила:

– При Феде ничего не болтай, ето Абрикосовы шпионы.

– Да ты что?

– Да, мне ето рассказали наши староверы, оне уже немало натворили, мы не первы уже оказались в такой ситуации. Рассолов – ето бандит, он немало уже нагнул наших староверов в Туве и на Тунгуске. И будь аккуратне с языком, оне всё могут сделать, даже дитя украсть.

– Да ты что?

– А вот съезди к староверам, и всё узнаешь.

– Да, теперь много чего понятно стало. Чё с тобой, так схудала?

– Да чуть Богу душу не отдала.

– Что так?

– Да простыла, матка воспалилась, совсем обессилела, продукту никакого нету.

– Да ты что? Я звонил Абрикосову и спрашивал про вас всегда, и он говорил, что всё у вас есть и всё вам навезли.

– Да всё он врёт, после тебя он всего раз был, привёз по два-три яблочкя, и всё. А ты зачем ему трактор отдал?

– Ты что? Нихто ничто не отдавал, он позвонил и попросил дров привезти, вот я и разрешил.

– Ну, вот так и давай – оне его совсем забрали.

– Вот ето новость! А вы как?

– А вот как хошь. Чу́шак пришлось всех продать, и на ето продукту набрать, и Софоний ходит на охоту, уже стал убивать. Когда надо, убьёт козерога или козулю, вот и питаемся.

– А как детки?

– Кости да кожа. Ваню чуть не похоронила.

– Да ты что говоришь? Свозила бы в больницу.

– Сама ходила и Ваню возила.

– Ну и что?

– Не принимают, говорят: нет закону принимать без документов.

– Но у нас есть же временное проживание.

– Их нихто не признаёт.

– Но дурдом, проклятыя чиновники! А как из тайги выбирались?

– Да с горям пополам. Нас не хочут брать ни Абрикосов, ни Рассолов, говорят: всё ето ваши выдумки. Рассолова вообче никогда не видим, ему ничего не нужно, хоть загнись.

– Да, воистину шакалы…

– Данила, как хошь, но я здесь больше не хочу оставаться. Андриян нас бросил, Георгий с Еленой тоже. Ты знаешь, как чижало пришлось…

– Да, Марфа, знаю. – Я тоже ей рассказал, как мне везде ставили препятствие. – А Георгий что?

– Георгий с Еленой вернулись, тебя ждут.

– А Софоний как?

– Софонию всех больше досталось, весь изнадсадился парнишко.

– Да, жалко. А как дела с невестой?

– Всё хорошо, тебя ждём. Но знай, что за границу не отдадут.

– Но оне правы. Так строго приучили ко всему доброму – и бог знает куды отдать, неизвестно, я и сам бы поступил так же.

Через три дня нас забрали, и мы вылетели на вертолёте к нам в тайгу.

Приезжаем домой, така́ радость! Всё красиво, пчёлки жужжат, пташки поют, воздух чистый, всё ароматно, пахнет свежей хвоёй… Ну вот, приходим домой, что я вижу? Детки бегут ко мне, кричат: «Тятя приехал!» У меня сердце сжалось, стал обнимать, целовать. Но я что-то почувствовал не то: дети изменились, невесёлы, под глазами синя, Ларькя всегда был сбитой, а тут одне кости. Я всех проверил, мне стало жутко. Ваня стоит метров двадцать, потупился.

– Ваня, что с тобой? Иди сюда, тятя приехал! – Он стоит.

Марфа говорит:

– Ему стыдно. Ваня, ето тятя, иди к нему. – Но он стоит, голову повесил.

Я подошёл, взял его на руки. Господи, высох, как перушко! Я его сильно прижал к сердцу и горькя заплакал. Смотрю, Марфа и дети плачут. Вот тебе и «матушка Россия, много горя приняла»… У меня на сердце камень стал. Георгий с Еленой тоже сухие, и Ираида [502]тоже высохла.

– А где Мастридия?

Марфа сказала:

– Наверно, спит.

А Ваня уже сбегал, её разбудил. Захожу домой, дом просторный, уютный, места много, выглядит красиво. А вот и Мастридия.

– Ну, доча, иди ко мне. – Она подошла, я взял на руки. Ну что – ма́ленькя, сухонькя… – Марфа, что с ними?

– Да им витаминов не хватает. Когда я возила Ваню в город, купила два кила банан, Ваня все их съел, и с таким аппетитом, я даже поражалась.

– Да, теперь понятно.

Я вспомнил Абрикосова, как он всегда хвастует, Сашка у него ничего не ест: «То купишь, друго́, и всё отказывает». Но его увидишь – он весь сбитый. Конечно, когда организим не требует, хоть что давай – ничто не хочется. Помню, как он хвастался: всё есть, что хошь, то и бери, всё под руками, доходу триста милливонов в год, на развлечения берёт себе пять-шесть милливонов. И когда вели до́говор, он стелил очень мягко: «Можете собирать орехи, запасать разные травы целебные, засаливать грибы, разводите пасеку, разводите коров, коней, можете рыбачить, и мы всё будем вывозить на продажу, с вас ничего не требуем, живите себе спокойно. Захочут ваши ребята быть у нас егерями – оформим, вы для нас как диковинка, толькя не откажите туристам, придут – покормите их, покажите ваш быт жизни. Мы вам церьковь построим». Но пришло время – всё отказали, чем хошь, тем и живи. Трактор забрали, грузовик тоже, за то, что завезли, – ето теперь долг неоплатимый. Оказывается, что у нас есть, – всё ето не наше. Наши ребята у них работали: строили, чистили, корчевали – задаром, никакого расчёту, словно рабы. Их разражало [503], что мы молимся и праздники соблюдаем, называли нас лентяями. Да будь вы прокляты, паразиты! На тем свете всё отдадите всторицею.

– Ну, что будем делать? Как-то надо жить.

Все в голос:

– Нет, пока живы, надо выбираться! Здесь мы все погибнем.

Один Софоний заявил:

– Я никуда не поеду, мне здесь нравится, хватит бегать по разным страна́м.

– Софоний, хороше́нь подумай. Пока мы здесь, ты в силе, но придёт время – нас не будет, твой паспорт прострочится, тогда ты хватишься, и будут тебе горя и слёзы, а мы за тридевять земель и не услышим твоих слёз, нам будет горькя, а тебе тем паче. – Он замолчал.