Плач третьей птицы

Но то ли по кипящей в русской крови вольнице, то ли по нежеланию настоятелей принимать бремя полного материального обеспечения идиоритм господствовал повсюду, порождая печальное обмирщение и упадок монашества. Тяжелое впечатление от порядков особножительства в монастырях Новгорода описано игуменией Таисией: «каждая сестра должна была не только ежедневно сготовить себе что-нибудь пообедать, на что, разумеется посвящалось все утро и она лишалась возможности быть у литургии, но надобно было и достать то, из чего бы приготовить обед, поневоле чуть не ежедневно приходилось им, бедняжкам, ходить на базар за провизией, которой закупить надолго они не могли, потому что не имели средств, едва зарабатывая понемножку; да и работы свои надо было куда-нибудь сбывать, а куда, как не в тот же город, не в тот же мир. В других монастырях, хотя трапеза и была общая, но весьма скудная, а все остальное надо было купить, даже дрова и растопки, и уголья для самовара, и решительно всё» [289]. Однако, несмотря на вопиющие изъяны, идиоритм дожил до самой революции; среди его приверженцев находим, например, игумению Усть-Медведицкого Войска Донского монастыря Арсению, которую не заподозришь в недостатке духовного разумения.

Уставы включали правила о странноприимстве, которые во многих наших монастырях полностью забыты: в женских вошло в моду не поднимать глаз на посетителей и не отвечать ни на какие вопросы, а в мужских строго взыскивать за короткую юбку и декольте; получить хотя бы стакан воды хотя бы для ребенка можно только с разрешения настоятеля, который всегда в отлучке.

«История монахов» повествует, как встречали паломников в Нитрийской пустыне: выходили навстречу с водой, мыли ноги, чистили платье, приглашали к трапезе; старались услужить, ибо страннолюбие, по Ефрему Сирину, выше многих добродетелей. Сам великий Пахомий покорился истине [290], плененный теплым радушием и гостеприимством христиан города Оксиринфа, где побывал юношей, когда служил в армии; в его обители приходящих сперва угощали отдельно от братий, но после замечания приезжего священника авва пересмотрел этот противный любви порядок; не мешало бы и нам отказаться от распространенного обычая кормить богомольцев в сарае и чем похуже. На Афоне паломников сажают за один стол с настоятелем, а размещают в архондариках; 2arcwnзначит высокий гость, т.е. там все гости – высокие; монахи, как правило, улыбчивы, разговорчивы и трогательно внимательны [291].

Чужепостриженников принимать запрещалось, разве в виде исключения, после длительного испытания, с ведома и согласия начальства покинутого монастыря. Правило это по разным причинам, в том числе и по недоверию к предполагаемой им душевной широте предыдущего игумена, часто нарушалось и нарушается.

Посещения родственников и отлучки из монастыря всегда жестко ограничивались как безусловно нежелательные, в миг разбазаривающие нелегко нажитое внутреннее добро.

Пункт о похоронах предписывал круглосуточное моление о почившем и всеобщие торжественные проводы; сложился и свой чин отпевания, так что многие из тех, кто хоть раз присутствовал на монастырском погребении, готовы только ради него потерпеть тяготу и зной иноческого пути.

Уставы предусматривали и наказания: за ложь, ропот, лень, гневливость, нерадение о монастырских вещах и т.п. Епитимии налагались в виде лишения общения в пище и молитве, публичного выговора, затвора, стояния когда все сидят, сухоядения (хлеб и вода), отлучения от Евхаристии на какое-то время. Распутного монаха преподобный Пахомий привел к колодцу и оставил на четыре месяца поститься и плакать; за тяжелые проступки – блуд, воровство, ропот и подстрекательство к бунту – могли присудить к публичному покаянию, бойкоту и даже порке (бичеванию), но это уж перед изгнанием.

Нынешний послушник, обладая воспаленным чувством собственного достоинства, к терпению наказаний способен очень мало и мчится собирать вещи порой после самого мягкого порицания. Но и в 1853 году митрополит Филарет, составляя «Правила благоустройства монашеских братств в московских ставропигиальных обителях» по-видимому имел в виду немощь насельников, утверждая в качестве не карательных, а назидательных мер всего-навсего поклоны, удаление от братской трапезы и заключение в келье до трех дней; правила требовали назначать наказание наедине, без гнева, с точною справедливостию и кротостию [292].

С древних времен мужские монастыри принимали на себя материальное попечение о женских обителях: как повествует Лавсаик, Панопольская обитель, входившая в Пахомиево братство, славилась большим числом умельцев-ремесленников; часть дохода от их изделий употреблялась на содержание женских монастырей. При этом не могло быть и речи о вмешательстве во внутренние дела в нарушение абсолютных прав настоятельницы по управлению.

Однако общение с противоположным полом категорически возбранялось, как пламенеющий огнь, как пагубнейший яд змеин [293]. При нынешней неразборчивости женский персонал в мужских монастырях обычное дело и, случается, превышает число братий; даже записки поминальные подают о здравии «архимандрита Т. с бр. и сестрами».

Один игумен, когда ему указали на эту несообразность, искренне изумился: «кто же будет щи варить?», а также, добавим, стирать, наводить чистоту, пасти и доить коров, перерабатывать молоко, печь просфоры и хлеб, выращивать овощи и розы, шить облачения, размещать приезжих, торговать в лавке, вести бухгалтерию и составлять отчеты, отвечать на телефонные звонки, покрикивать на рабочих, словом, делать все, не касаясь лишь Престола… а благодарности никакой, еще и шахидками дразнят за черную униформу: юбка до полу, платок до бровей.

По сути имеют место двойные монастыри; кое-где их неофициальный статус подтверждается строительством отдельного корпуса и постригами женщин, которые тем не менее остаются бесплатной, бесправной и попираемой обслугой, конечно, по собственной воле избрав такую участь ради обожаемых батюшек и страха перед угнетением, будто бы неизбежным в женских монастырях; мужское господствование [294]снести легче, как вроде законное.

Странно, но совсем не удивительно, что некоторые женские обители еще совсем недавно имели во главе не игумению, а настоятеля , коллективным письмом убедив архиерея в абсолютной для сестер невозможности оказывать послушание кому-нибудь, кроме лица, избранного ими в духовники и повелители.

Двойные обители существовали и в древности; св. Григорий Нисский возмущался: «живут вместе с женщинами, именуя сие сожительство братством». В них пребывали достигшие высот безстрастия, но разделенные все-таки глухой стеной; у нас подобные упразднял митрополит Макарий в XVI веке. По примеру Оптиной кое-где ладят обособленные скиты, куда женщинам хода нет; смысл запрета не очень-то понятен: ведь скиты традиционно устраиваются для преуспевших, умертвивших плотские порывы, но восходить на эту степень предоставлено в монастыре, среди дам, кишащих там и сям.