Плач третьей птицы

Но хозяйственные попечения, говорят уставы, совсем не главное; самое ответственное, утверждает Василий Великий – бдеть о спасении о душ, готовясь дать о них отчет; «паси овцы Моя! О Боже! Мне ли пасти?..» – восклицала по назначении игумения Мария (Тучкова). Как именно бдеть, как именно пасти, не знает никто; на монашеском съезде 1909 года из самых благочестивых соображений приняли смехотворную резолюцию, предписывающую настоятелям проводить беседы с насельниками по три раза в день , чтобы поднять уровень воспитания.

Не говоря уж о неотложности иных монастырских дел, кроме поучений, разумно ли столько силы ожидать от разговоров с себе подобным! Случается, конечно, проповедь вдохновляет, воодушевляет, однако действует совсем не риторика, а подлинность веры, совпадение правильных слов с делами наставляющего, опаляет пламя его сердца; но возможно ли гореть и зажигать по три раза в день? Лучший и единственный способ воспитания состоит в самоотверженном, бескорыстном и честном служении Богу на своем послушании.

Настоятелю приходится испытать участь Моисея, проповедующего светлые истины жестоковыйным людям, слепым и непокорным; что ж поделать, пророк слышал голос Бога, а они нет. «Я пекусь о тебе более тебя самого», – говорил игумен авва Серид одному из вверенных ему братьев [304]. «Стараюсь многими поучениями сеять в вас словеса Божии, но сердечные ваши нивы остаются в прежнем виде и не зреют в совершенство добродетелей» [305], – сокрушалась преподобная Евфросиния Полоцкая; а мать Ф. кричит иногда: любовь проявляется и в гневе, отражающем страдание любящего сердца; Господь брал в руки плеть по той же причине.

«Дунюшка, – робко заискивала игумения Мария, – я тебя звала, приметя в тебе что-то необыкновенное, но ты, не знаю почему, осталась при себе…» [306]. Это при себе замечательно иллюстрирует старинное наблюдение: озлобившийся брат неприступнее крепкого города [307]. Трудностями окормления матушка делилась с владыкой Филаретом, и он сочувствовал, эффективных рецептов не предлагая: «как ломиться в дверь сердца к ближнему, когда ее не отворяют?» [308].

Аристократка, блиставшая в светском обществе живостью характера и остроумием, привлекавшая сердца искренностью и пылкостью нрава, она после пострига провозгласила: «я вам теперь крепостная слуга!.. Сестры, я у ног ваших… любите любящую вас всех!» [309]. Любовь была потребностью и прибежищем ее измученной души, любовь считала она единственным оружием и аргументом в управлении, и никогда, несмотря на боль от ответной холодности и равнодушия, не сошла с позиции: «насколько любим начальник обители, настолько он и полезен» [310].

Но приверженность любви окружающие отождествляют с излишней мягкостью, нерешительностью, дефектом воли; люди садятся на шею, не умея ценить плодов снисходительности и смиренномудрия, сказал святитель Григорий Нисский; посему иные начальники, равняясь по ситуации, с подачи Дейла Карнеги прибегают к хитроумным маневрам.

Один настоятель, выделявшийся даже среди настоятелей холеностью и роскошеством одежд, просвещал другого, еще не столь самодовольного: заметь, сделаешь человеку пятьдесят, сто пятьдесят раз хорошо и только один раз против шерсти – всё, ты плохой, а попробуй наоборот – станут в рот смотреть в ожидании милости. Наставляемый обозвал учителя иезуитом, но призадумался, ибо есть, есть в его словах правда, подтверждаемая горькой иронией апостола: вы, люди разумные, охотно терпите неразумных: вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо [311].

– Владыка говорил, может, шутя, – растерянно жаловалась матушка Е., – признак порядка в обители – ненависть к начальнице. Но я так не могу… Она рассказала о впечатлении, пережитом еще в послушницах: как-то всем монастырем ездили в областной центр, сестры в автобусе, а игумения с водителем на форде ; был праздник, архиерейское богослужение, потом прием; сестры ждали: благочинная не решалась без высшего распоряжения скомандовать шоферу ехать домой. Двое вышли подышать и наткнулись на матушку; она шла в сопровождении какого-то священника, веселая, смеялась – и вдруг при виде сестер ее лицо вытянулось, радость моментально улетучилась: «Чего шляетесь! почему вы еще здесь!»; Е. и через десять лет не забыла, какое испытала гнетущее чувство, наблюдая в окно эту сцену: «ведь мы до трех часов сидели в автобусе голодные и холодные, пока она пировала!».

Был в XIX веке в Спасо-Яковлевском Ростовском монастыре кроткий архимандрит, выходец из крепостных: обходился без прислуги, даже полы в келье мыл сам, работал в саду, на кладбище; случались эпизоды, свидетельствовавшие о его прозорливости; братия же, естественно , не уважали смиренного старца, потешались над его простотой, обижали; издевались и над Симеоном Новым Богословом, намучившимся в роли настоятеля, высмеивая его слишком возвышенные идеи, которых, конечно, воспринять не могли; дело кончилось открытым бунтом, едва не дойдя до рукоприкладства.

Архимандрит Лаврентий (1808 – 1876) оказался, по заключению митрополита Филарета (Амфитеатрова), слишком добр для Киево-Печерской Лавры: казначея обвинили в растрате, возмущение старшей братии рикошетом ударило по настоятелю; укоряя себя в недостатке строгости и размышляя о воле Божией, он увидел в небесном свете преподобного Феодосия, который предсказал ему смещение, но добавил: ты верно исполнил заповеди Христовы в твоем начальстве у нас, за что и Господь тебя помилует [312].

Разве заповеди Христовы не одни и те же для всех, как и монашеские обеты? разве не к начальствующим обращены слова «кто из вас больше, будь как меньший» [313]? Святитель Кирилл Туровский наставлял Печерского игумена Василия: «с трезвением подражай Христову житию; Господь равно всем апостолам всё подавал, и ты имей общее со всею братиею; общий с нею у тебя Бог, общая да будет любовь, общее воздаяние, общие венцы» [314].

Прирожденный настоятель о. Моисей, которому Оптина пустынь обязана ее прекрасным и, увы, неповторимым духовным обликом, умелый строитель и рачительный хозяин, считал главенство свое всего лишь волей начальства; а я, говорил, просил и прошу у Господа Бога одного – чтобы быть мне монахом [315].

А это значит считать себя одним из послушников, стараться о пользе братства, забывая о личных амбициях и обидах: «приходится и кошке поклониться в ножки», вздыхал архимандрит Антоний (Медведев), управлявший Троице-Сергиевой Лаврой; это значит ничего не тратить из монастырской казны на себя и не присваивать себе никакой выдающейся роли, уповая единственно на Господа, а не на свои распорядительские способности; это значит не ожидать благодарности, признательности или простой справедливости. Если всего в достатке, стало быть Бог дал, рассуждают насельники, аще же не насытятся , то поропщут [316]разумеется на настоятеля.