Плач третьей птицы

Разве не так и сейчас? З., живя в миру, время от времени запутывается в семейно-бытовой паутине; когда окончательно погибает, бросает всё и уезжает на выходные в монастырь; еще идя от автобуса, перестает жевать привычные бедствия и умиротворяется, впитывая непередаваемое ощущение благодатного Присутствия; легче становится надолго, потому что чем ближе к Богу, тем лучше спорится земное поприще, тем меньше нервов , препирательств и терзаний.

В начале прошлого века В.В. Розанов, чуждый, по его словам, идей монастыря и монашеского духа, впервые посетил пустынь . «Это вот что такое, – записал он, – вы едете полями, лесами… кругом деревня, всё серо, грубо, бесприветно, всё глубоко необразованно и кроме вчерашнего и завтрашнего дня ничего не помнит и ни о чем не заботится. И среди этой буквально пустыни, культурной и исторической, горит яркая точка истории, цивилизации, духа… сияют куполами и крестами великолепные храмы; позолота, книги, живопись, пение, обычай, весь внешний облик являют чрезвычайную тонкость, самый изощренный вкус…».

Разве не так и сейчас? Путник, утомленный, как сказал поэт, «мелкими прижизненными хлопотами по добыче славы и деньжат», случайно попадает в монастырь, наткнувшись на дорожный указатель, и вдруг встречает нечто совсем не знакомое, совсем иное бытие, совсем не сообразное с миром, всецело погруженным в вещественное, тленное, преходящее. Но удивительное дело: оказывается, душа, в потаенной глубине об ином догадываясь, искала союзников, жаждала подтверждения и теперь, пробудившись от вязкого сна, воспаряет над жалкой обыденностью, испытывая не выразимое словами счастье, предчувствие вечности, восторженный порыв к безрассудному риску отныне жить в свободе, совести и правде.

Приехали с телевидения, пять человек, конечно по обязанности, все нецерковные: вероятно, предвкушали показать зрителю бледные лица, трагические судьбы и разбитые сердца, от чего же еще спасаться в монастыре; крутили камеру, записывали интервью, трудились в поте лица до позднего вечера, со всеми перезнакомились, обедали, ужинали; когда отъезжали, кто-то из съемочной группы, раздробив ночную тишину, восторженно вскричал: «слушайте, это был самый счастливый день моей жизни!».

Розанов, не увидев среди «черных дев» ни одного лица «грубого, жесткого, легкомысленного или пустого», удивился «великому преобразованию, какое производит в человеке обстановка, дух, устав»; почти в тех же выражениях отозвался недавно посетивший женскую обитель высокопоставленный чиновник: «никогда не видел столько умных, светлых, ненакрашенных лиц».

Сестры же, старательно отметая какие-либо собственные заслуги, объяснили: так влияет монастырская благодать, в доказательство же предъявили две фотографии одной и той же лошадки, в день поступления и через полгода: костлявое, заросшее клочковатой шерстью приземистое животное с затравленным взглядом превратилось в стройную, длинноногую, полную гордого достоинства красавицу.

Розанов, «очарованный, восхищенный» увиденным в обители, предполагал «сильное, колоссальное, разбивающее всякое сопротивление» влияние монашества на народ» [742]. Возможно, когда-нибудь сбудется и это, если Господь еще продлит дни мятежному человечеству. Мир существует только благодаря молитве монахов [743], говорили древние; не исключено, что и ныне его судьба решается в мыслях тихого мальчика в круглых очках и шустрой девочки с бантом, которых в свое время призовет Господь служить Ему в монашестве.

Когда-то в Интернете была опубликована беседа со старцем Афонским Петронием:

– По-настоящему монахом я стал после семидесяти лет…

– А в каком возрасте вас постригли?

– Ну, тогда я только по имени был монах…

– А все-таки в каком возрасте вы пришли к этому?

– В четырнадцать лет я ушел в монастырь, в 1930 году… уже семьдесят лет как постригся…

Так что скоро только сказка сказывается; требуется немалое время, чтобы стать монахом, то есть, избрав этот божественный и блаженный путь, достичь предела его – в человеколюбии, сострадании, душевном благородстве, стойкости и обрести благодать любви, сочетающей людей с Богом и друг с другом [744].

В северном монастыре, то ли на Валааме, то ли на Соловках, в давние времена случилась история: приплыл по водам статуй святителя Николая; многие сочли обретение чудесным и знаменательным, лишь один старец качал головой, приговаривая: не наш … не наш …, имея в виду, как думали, инородность скульптурного изображения для русской традиции. Изваянный иерарх глядел сурово, а вскоре проявил строгость и на деле, заушив святотатца, посягнувшего на монастырскую кружку, установленную на площади перед собором; парализованный вор, внесенный в храм, тихо стонал, сострадательные братия слезно о нем молились, но святитель не исцелил калеку; бедняга восстал, приложившись к Кресту Господню. А некнижный старец, с самого начала не советовавший принимать чуждый статуй , всё повторял в волнении: не наш, не наш! наш – милостивый!

Вот чего нам не хватает: твердого упования на милость, оптимизма, выражаясь по-мирскому; озираемся, опасаемся, осторожничаем, вслушиваемся во враждебную молву; кто ни холоден, ни горяч [745], поймет ли максималиста , уязвленного безумием Христовым. Да ведь с первых же шагов монашества, с IV века, недоброжелателей хватало: и тогда, случалось, ринувшиеся в пустыню на гребне моды не могли понести подвижнических искушений, роптали, уходили, а потом злословили оставшихся [746]. В любую эпоху все силы ада ополчались на монахов, соблазняли, запугивали, чтобы выгнать в мир, сжигали кельи и яростно поносили, ругая сонливыми, ненасытными тунеядцами [747].

Однако именно в монашестве и только в нем сбылось христианство; в монастырях складывалось аскетическое мировоззрение, развивалось богословие, торжествовал евангельский идеал. «Кто были великие учители Церкви всех времен? Монахи. Кто объяснил с подробностью ее учение, кто сохранил ее предание для потомства, кто обличил и попрал ереси? Монахи. Кто запечатлел своей кровью православное исповедание веры? Монахи.» [748]. Монашество – сердце христианства; если оно устанет биться, наступит вырождение, мрак и смерть. Что толку уныло взирать единственно на Афон, восхищаясь дистиллированным пространством, где, покровительством Матери Божией, сохраняется истинно монашеский дух; нас же Она, выходит, не слышит и не знает, для нас всё в прошлом, нам высокое жительство не по плечу.

Но не так это, не так! – восклицал преподобный Нил Сорский по тому же поводу, – монашество невозможно лишь для тех, кто своей волей вметает себя в страсти, не хочет истинно покаяться и постараться ради дела Божия. А кто горячо кается, Господь всех милует и благодетельствует, и прославляет -кто со многою любовью и со страхом ищет Его, на Него одного взирает и творит заповеди Его [749].