Александр Балыбердин - Письма Ирине. Роман в письмах

С тех пор, если кто-то заводит разговор о какой-то «исключительно духовной» связи между мужчиной и женщиной, я внутренне морщусь от того, что этот «кто-то» или не знает, о чем говорит, или пытается выдать желаемое за действительное. Поскольку подобная связь была бы возможна только в том случае, если мы были бы существами исключительно духовными, бестелесными, как ангелы. Но это не так. Неслучайно, святитель Иоанн Златоуст заметил, что даже Причастие Тела и Крови Христовых не является чисто духовным переживанием. Чтобы под видом хлеба и вина мы могли ощутить реальность Бога не умозрительно, но также душой и телом, всей совокупностью данных нам сил.

Почему я об этом вспомнил? Потому что одно из самых ярких и глубоких впечатлений от наших встреч состояло в том, что с тобой я обрел полноту жизни, чего раньше со мной не было. Нет! Ты прекрасно знаешь, что я никогда не лежал на печи и не слонялся без дела. Учился в школе и институте, служил в армии, работал в стройотряде, сочинял песни, писал статьи для институтской газеты, фотографировал, играл в КВН. Это было интересно и все же не приносило ощущения полноты бытия. Словно во всем этом участвовала лишь какая-то моя часть. Ощущение полноты жизни пришло именно с тобой и не оставляет меня до сих пор.

Помню, как тем первым летом, я ждал тебя у института и встретил старого знакомого, без пяти минут выпускника, который настолько боялся школы, что хотел лишь одного – остаться в институте, на любой из кафедр. Что и было обещано, если он сдаст «госы» на «отлично». Завтра предстояло сдавать первый из них, и моего знакомого буквально трясло от страха, а я, наоборот, был спокоен.

– Да, что я тебе объясняю! – мой собеседник устало махнул рукой. – Тебе же еще два года учиться! Вот будешь сдавать «госы», и тогда поймешь!

Я ответил, что дело совсем не в этом.

– А в чем?

– Просто, я влюблен. Я встретил замечательную девушку и недавно сделал ей предложение.

Надо было видеть лицо этого несчастного! Он скорбно махнул рукой и выдохнул: «Да, ну, тебя!». После чего с видом приговоренного к смертной казни понуро побрел на свою остановку.

Впоследствии, знакомый, в самом деле, был оставлен на одной из кафедр, довольно быстро защитился и был взят на руководящую работу. Что называется, «пошел в гору» и немало в этом преуспел. Однако сколько бы мне не приходилось с ним пересекаться, ни разу я не видел его счастливым, но всегда озабоченным и недовольным. Как знать? Может, и мой путь был бы таким же. Если бы не наша встреча и общение, благодаря чему я приобрел такую полноту жизни, дать которую не может никакая наука или карьера, а только одна любовь.

Возможно, скептик скажет, что в этом нет ничего удивительного: «Вы были молоды. Первые свидания, поцелуи, объятия. Было от чего голове закружиться! Вот и забыл про учебу, а ведь это не хорошо! Ай-ай-ай!». Не буду спорить. Все это было впервые, и ты, действительно, была юна, легка и хороша собой, и это, конечно не могло не иметь значения. Однако должен заметить, что, во-первых, ты по-прежнему хороша, а, во-вторых, кровать в нашем доме никогда не была единственным аксессуаром и всегда прекрасно уживалась с кухней и кабинетом, книжными полками, коллекцией любимых фильмов, песен и фотографий – всем, что объединяет супругов.

Помню, как однажды¸ когда ты была у меня в гостях, и мы, наконец, остались одни, я достал… томик стихов Пастернака и прочитал:

Эти строки все еще отмечены в сборнике, который сейчас, когда я пишу это письмо, лежит на моем столе. Я по-прежнему люблю стихи Пастернака и благодарен за то, что, услышав их, ты не стала наигранно закатывать глаза или умничать, а просто попросила: «Почитай еще!». В эту минуту я обрел в тебе друга и дорожу этим до сих пор.

В другой раз я повел тебя на «Жертвоприношение» Андрея Тарковского, фильмы которого бесконечно люблю. Пожалуй, одну из самых сложных его картин. Помню, как по ходу сеанса, то там, то здесь зрители выходили из зала, и я боялся услышать от тебя, если не «Мура! Пойдем отсюда», то нечто подобное. Но ты, как настоящий друг, досмотрела фильм до конца и даже похвалила оператора за интересную работу. Чего сам я, признаюсь, не заметил и лишь много лет спустя узнал, что в этом фильме, действительно, есть самая длинная в мировом кино сцена, которая снята одним дублем, чего за счет искусной постановки кадра обычный зритель не замечает. А ты заметила! Поразительно! Тем вечером, я понял, насколько мы близки.

Сегодня проснулся пораньше, отправил бабушку Юлю в паломническую поездку в Истобенск и примчался домой, чтобы написать тебе пару строк, так как уже завтра вы возвращаетесь.

Честно говоря, садясь за первое письмо, я совершенно не представлял, что из этого получится. Что вспомнится? С какой степенью подробности захочется и, главное, сможется описать события? Да и сколько их будет, этого я также знать не мог. Словом, никакого плана у меня не было. Все рождалось с листа. И вот все, что я смог, все, на что хватило времени – вспомнить первые встречи, из которых, как дерево из семечка, выросла наша любовь. Однако, пора, если не итожить, то хотя бы добраться до дня нашей свадьбы. Ведь именно ради ее юбилея были задуманы эти письма.

Как я уже писал, предложение я сделал еще в феврале, при встрече в 52-й школе, когда твоя наставница, в шутку или всерьез, сказала, что летом ты выходишь замуж. После краткого замешательства – хорошо, что не умопомешательства! – я велел полкам отойти на запасные позиции, произвел перегруппировку войск, подтянул обозы, и затем, как только стало ясно, что все это еще «вилами на воде писано», решительно пошел в наступление, предложив тебе руку и сердце.

Несмотря на то, что все это выглядело весьма необычно, предложение было сделано всерьез. Ты сказала, что надо подумать, и я, понимая, что мало у кого это случается вот так, на первом свидании, отнесся к твоим словам с пониманием и стал ждать ответа. Однако шли дни и недели, а ты молчала. Наступила весна. Я познакомил тебя со своими родителями, ты меня – со своими, но по-прежнему молчала. Мы впервые поцеловались и стали встречаться уже не раз в неделю, а почти ежедневно, но ты все также не спешила с ответом.

Между тем, приблизилось лето, когда, если верить твоей наставнице, все должно было решиться, и я дерзнул напомнить о своем предложении, но в ответ снова услышал:

– Надо подумать.

Увидев мою расстроенную физиономию, ты улыбнулась и, как-то особенно ласково, по-матерински, произнесла: