Венделин Кнох - Бог в поисках человека

Нам следует запомнить: «для первоначального христианства то положение, что нужно твердо держаться распространенной уже среди иудеев веры в боговдохновенный характер их библейских книг, не подвергать его дальнейшему исследованию – а именно, в отношении собственных раннехристианских писаний, – и не выстраивать непосредственно на его основе учения о Божественном вдохновении, было чем-то само собой разумеющимся; такое исследование стало задачей дальнейшего богословского развития» [344].

На святоотеческий период приходятся решающие разъяснения, касающиеся писания и Божественного вдохновения. Поскольку только действие Св. Духа удостоверяет как боговдохновенные и квалифицирует их, тем самым, как Божественное откровение, возникает вопрос, какие именно книги фактически являются боговдохновенными и на основании каких критериев это положение дел можно подтвердить или отвергнуть как пустое притязание. Тем самым, мы затрагиваем тему формирования канона Св. Писания и его завершения (в конце IV в.).

Греческое слово канон опирается на семитское понятие qanaeh (тростник) – прямая камышовая трость. Позже слово стало означать измерительную линейку и, таким образом, в переносном смысле – норму, безошибочное мерило [345]. Этот лингвистический факт указывает на то, что определению обязательного состава Св. Писания предшествовали важнейшие события понимания и важнейшие решения. Уже в раннем иудаизме знали о каноне Св. Писаний. Начиная с VII до Р. Х. заметно существование некоего важного, хотя и не вполне определенного в своем составе, писания. В 2 (4) Цар 22, 1–23, 24 рассказывается об обретении некоей книги, найденной во времена Иосии в Иерусалимском храме. Наряду с ней выступают по порядку следующие книги, притязающие на нормативную значимость и в настоящем, и в будущем: книга для священства (Левит), исторические второзаконные сочинения, переработанное собрание пророческих книг, но прежде всего – Пятикнижие. «Пятикнижие, составление которого было по существу завершено в V–IV вв. до р. Х. также стало той книгой, которая в качестве первого собрания писаний приобрела так сказать “каноническое” значение, как для еврейства после изгнания, так и для самаритян» [346]. Пятикнижие остается для народа Израиля мерилом веры и нравственности еще и в то время, когда примерно в конце III в. до р. Х. появляется собрание «пророков», дополненное «перешедшими от отцов писаниями». Правда, состав последних в отличие от «закона и пророков» не был фиксирован. «Только по этой причине мы можем встретить у апостольских отцов цитаты из таких писаний, которые не были позже канонизированы, но, очевидно, пользовались у библейских и раннехристианских писателей не меньшим авторитетом, чем “закон и пророки” (ср. Ин 7, 38; 1 Кор 2, 9; Иак 4, 5; Иуд 14 сл.; Варнава 4, 3)» [347].

Но и в первые века по рождестве Христовом христианские общины, как представляется, не приняли окончательного решения относительно этих «отеческих писаний», что объясняет не преодоленные и поныне различия между христианскими конфессиями в отношении состава ветхозаветного канона. – И иудейский канон, возникший, вероятно, в Палестине, и датируемый концом I в. н. э., хотя и имел фиксированный объем – 22 (соответственно, 24) книги, был впоследствии снова изменен. Таким образом, упомянутые Иосифом Флавием критерии включения [тех или иных текстов] в канон не могут претендовать на общезначимость [348]. Иосиф называет [в числе таких критериев]: а) ограниченное число; б) точно хронологически определенный период откровения, к которому относится создание того или иного текста в пророческом духе; в) содержательную и формальную целостность текста» [349]. Христианские общины вплоть до II в. не испытывали никаких трудностей в связи с незавершенностью ветхозаветного канона, поскольку писания всякий раз вовлекались в религиозную и литургическую жизнь не целиком, но лишь в отдельных фрагментах . Для этого достаточно было иметь возможность привлекать те ветхозаветные тексты, которые воспринимались как христологически значимые, и использовать их в этой перспективе в качестве духовного импульса, подкрепленного Божественным авторитетом (ср. в числе других Ин 5, 46сл.; Деян 7, 52сл.; Евр 11, 1 – 12, 1). {139} Этот селективный подход к ветхозаветным текстам был распространен и среди апостольских отцов.

Однако во II в. гностицизм в лице Маркиона вынудил к точному определению тех боговдохновенных книг Ветхого Завета, которые принадлежали также ядру христианского свидетельства веры, и заодно сами эти книги получили свое наиболее глубокое истолкование в христологической перспективе. Непосредственную связь с распятым и вознесенным Господом устанавливает для христиан сам Дух Божий в даровании Своей силы (ср. Деян 10, 44–48; 1 Кор 12; Откр 1, 10). Но «облако» свидетелей, видевших своими глазами и слышавших своими ушами, их устные и письменные свидетельства оказывается чрезвычайно значимым. Поэтому неудивительно, что именно в тот период, когда апостольские писания рассматривались в христианских общинах как высшая ценность, на сцене появились авторы, использовавшие апостольские имена, чтобы подкрепить их авторитетом свои писания и придать им больший вес. Здесь можно привести одно содержательное доказательство, которое, пожалуй, поможет нам продвинуться вперед. «Чтобы достичь ясности в вопросе о спорных писаниях, в качестве мерила использовали kanon tes aletheias, regula veritatis [350], т. е. веру Церкви, каковая опиралась на Священное писание – Септуагинту, – на слова Господа и уже принятые Евангелия и апостольские послания» [351]. Кроме того, было важно, чтобы подвергавшийся испытанию в качестве «спорного» текст «зачитывался по крайней мере в некоторых разделах богослужения и становился предметом проповеди, так что при этом устанавливалось, может ли этот текст иметь значение для всей Церкви, а его содержание внести вклад в строительство христианской общины» [352]. Тот факт, что эти необходимые разъяснения должны быть препоручены людям, осуществлявшим церковное служение, и что они могут впоследствии принять некие обязательные для Церкви решения, никем не оспаривался.

Что поначалу имело значение только для отдельных регионов, позже, начиная с IV в., смогло благодаря живому общению между Востоком и Западом превратиться в установление, значимое для всей Церкви. Обращаясь к Флорентийскому Собору (1439–1445) [353] Собор в Триденте (1545–1563) перечисляет в своем декрете «De canonicis scripturis» [354] 44 (45) книги Ветхого Завета и ровно 27 книг Нового Завета .

Нам надлежит запомнить следующее: поскольку пророческое видение будущего возможно благодаря действию Святого Духа, ранняя Церковь могла уже в писаниях Ветхого Завета услышать в слове и узнать в деле указание на личность и деяния Иисуса Христа [355].