Коллектив авторов - Богословие творения

Шестоднев имеет строфическую структуру с постоянным рефреном: «и сказал Бог <���…> и увидел Бог, что это хорошо <���…> и стало так» . По всей видимости, такая форма организации текста свидетельствует о его ритуальном литургическом предназначении. Вероятно, сказы о днях творения исполнялись священниками в течение семидневного периода празднования Нового года как «литургия творения», повествовавшая о созидательной силе Творца неба и земли и заканчивавшаяся установлением божественного порядка. Но помимо литургических причин, «нелинейность» Шестоднева имеет и причины онтологические: творческие акты находятся как бы в иной «плоскости» бытия, а потому не могут быть описаны без «разрывов» горизонтальной ткани повествования, но подразумевают наличие «вертикальных» актов «вторжения» в земной план бытия.

По мысли известного католического богослова о. Стенли Яки, «нет ничего более решающего по своему значению, чем книга Бытия и ее первая глава. <���…> Его [Шестоднева] подлинный библейский смысл может быть полностью раскрыт человеческим разумом, ибо, как говорит нам Шестоднев, человек сотворен по образу Всемогущего Бога» (С. Яки, «Шестоднев: космогенезис?», в: Философский поиск. Белорусский философский журнал: Вып. 3. Минск: Пропилеи, 1997, с. 73–74).

Как отмечает В. В. Бычков, ветхозаветный текст, повествуя о чем-либо, дает не от страненное о писание о бъекта, но повествует о тех процессах, тех энергиях, в которых характеризуемое естество вы являет себя. «Древнего еврея не интересовал статический внешний вид предмета, человека, сооружения, и в Ветхом Завете практически нет ни одного описания (в греческом смысле) внешнего вида, – продолжает он. – В описаниях различных построек, сооружений, одежд у авторов Библии выступал на первый план <���…> вопрос: Как это сделано? В Ветхом Завете даются описания не собственно внешнего вида ноева ковчега, скинии, ковчега завета, храма и дворца Соломона, одежд священнослужителей, а изображается <���…> технология изготовления этих предметов и сооружений. Внешний вид неподвижных предметов как бы расчленяется во времени, наполняется динамикой и движением процесса их изготовления» (В. В. Бычков. Эстетика поздней античности . М.: Наука, 1981, с. 26–27).

Словесный человек, созданный по образу и подобию Творца, и сотворенная Словом Божьим природа обладают одинаковой пойетической структурой (напомним, что греч. ποιητής – творец , происходит от глагола ποιέω – делать, изготавливать ).

Примечательно, что один из крупнейших математиков ХХ в. Георг Кантор, заложивший основы современной теории множеств, считал созданную им иерархию бесконечностей богословским достижением, своего рода «математи ческой ле ствицей», возводящий человеческий ум к постижению бесконечности Творца. В письме к священнику ордена доминиканцев Т. Эшеру Кантор писал: «Мною впервые предложено христианской философии истинное учение о бесконечном и его началах. Я знаю совершенно точно и определенно, что она воспримет это учение, вопрос состоит только в том, сейчас или уже после моей смерти. Эту альтернативу я воспринимаю совершенно равнодушно, она не затрагивает моей бедной души, которую я спешу вручить Вам, досточтимый отец, и Вашим благочестивым молитвам» (цит. по: В. Н. Катасонов. Боровшийся с бесконечным. Философско-религиозные аспекты генезиса теории множеств Г. Кантора . М.: Мартис, 1999, с. 100). Другой выдающийся математик Курт Гедель, доказавший знаменитую теорему о неполноте, применил математический аппарат модальной логики для развития онтологического доказательства бытия Божьего. Гедель был убежден, что рациональная теология, подобно математической или физической теории, может быть аксиоматизирована. Более того, эта «теория», по мнению Геделя, будет иметь наблюдаемые следствия. Он был убежден, что религиозная вера не есть результат самообмана или невежества, но является неотъемлемым элементом целостного мировоззрения. При этом Гедель был не просто теистом, как многие верующие ученые, но и персоналистом. Свою собственную систему взглядов он описывал как «рационалистическую, идеалистическую, оптимистическую и теологическую» (см.: Д. Кирьянов, свящ., «Религиозно-философские аспекты мысли К. Геделя», в: Труды Тобольской духовной семинарии . Вып. 1 Тобольск: Тобольская духовная семинария, 2009, с. 241–250).

Один из наиболее философски мыслящих физиков ХХ столетия В. Гейзенберг был убежден, что объект(ив)ная научная и личностная, в первую очередь, религиозная, картины мира являются, в известном смысле, дополнительными. Он пытался включить науку «в такую целостную картину мира, которая в силу этого была бы духовно значимой для человека как цельного существа» (В. П. Визгин, «Вернер Гейзенберг о соотношении искусства и науки», в: Наука и искусство. Ред. А. Н. Павленко. М.: ИФРАН, 2005, с. 96). Гейзенберг указывал, что существует два полярно противоположных типа языка описания реальности – статический и динамический. Фактически, два эти языка соответствуют двум типам знания: «объект(ив)ному» знанию, ориентированному на «протокол», и знанию «личностному», подразумевающему живое (со)общение с познаваемым. Для описания такой сложной многоуровневой реальности с множеством взаимосвязей, каковой является не только реальность мира душевных, и особенно религиозных, переживаний, но и реальность микромира, приходится распроститься с однозначным статическим языком научного описания и обратиться к динамическому языку иносказаний и притч. Этот образный динамический язык символов, дополнительный по отношению к статичному языку знаков, хотя и не способен дать «строгого» однозначного описания реальности, дает ее «живой» образ. Образ реальности, возникающий при обращении к динамическому языку описания, иерархически упорядочивается субъектом. В «объект(ив)ной» науке присутствие субъекта минимально, объект конституируется исключением субъекта. Но уже в квантовой механике такое исключение в полной мере оказывается невозможным, тем более невозможно оно в таких «субъективных» областях, каковыми являются искусство и религия. Настаивая на дополнительности естественно-научного и религиозного воззрений, Гейзенберг был убежден, что полное описание реальности требует применения обоих дополнительных по отношению друг к другу подходов.

Тщательно проанализировав предпосылки новоевропейского классического естествознания, Кант показал, что начиная с эпохи Нового времени метафизика природы превращается в метафизику материи, причем материи особого рода – абсолютно самотождественной, всепроницающей, «идеальной» материи вообще (см.: И. Кант, «Метафизические начала естествознания», в: И. Кант. Сочинения : В 6 т. Т. 6. Ред. Т. И. Ойзерман. М.: Мысль, 1966, с. 60–61). Именно эта подразумеваемая общая «не-существенная сущность», обеспечивающая возможность проведения процедуры объективации, делает возможной, утверждает Кант, математизацию естествознания. Подразумеваемая в качестве метафизической первоосновы мира материя, в отличие от данной нам в ощущениях конкретной «объективной реальности», не является предметом чувственного восприятия и потому не имеет никаких эмпирически фиксируемых свойств. Она невесома, несжимаема, самотождественна, а главное – всепроникающа. В отличие от античного и средневекового понятия материи, новоевропейская материя сама приобретает качества идеальности (см.: И. Кант, «Об основанном на априорных принципах переходе от метафизических начал естествознания к физике», в: И. Кант. Сочинения : В 6 т. Т. 6. Ред. Т. И. Ойзерман. М.: Мысль, 1966, с. 626–628).