Антон Тихомиров - Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии

Примерно об этом же говорили и многие другие видные лютеранские богословы. Например, известный лютеранский теолог прошлого столетия Пауль Альтгауз так пишет об отличии евангелическо-лютеранской церковности от евангелическо-лютеранского вероисповедания: «То, что действие Реформации так ограничилось, то, что реформаторское движение превратилось в Лютеранскую церковь, все это могло привести и привело к тому, что сузилось самопонимание этой Церкви: мы прочно обосновываемся в своем доме. Из посланника в пути получился некто оседлый. Вместо диаконическо-экуменического духа появляются церковный патриотизм, забота об унаследованном, наш тип, простая верность Церкви, любовь к своей лютеранской родине, желание развивать собственные особенные дары, жить по-своему. Наша общая лютеранская позиция постоянно находится в опасности быть исключительно лютеранским патриотизмом» [19]. При этом под евангелическо-лютеранской церковностью Альтгауз подразумевает конкретные проявления и зримые границы лютеранства в общехристианской среде, то есть примерно то, что Тиллих именует «формой». Под лютеранским вероисповеданием же понимаются, конечно, не весь комплекс вероисповедных писаний Лютеранской церкви, а именно основные принципы евангелическо-лютеранской духовности, ее сущность и сердцевина, которая, как уже было упомянуто, состоит в указании на Христа и только на него. Лютеранская церковь, таким образом, это не «истинная Церковь» (если понимать под этим выражением некую метафизическую или мистическую спасительную реальность), а лишь одна конкретная и в своей конкретности ограниченная и несовершенная, более того, способная к их затемнению и искажению форма для выражения этих принципов.

В сущности, можно было бы сказать, что по своему духу евангелическое движение должно было бы быть и оставаться мощным, но аморфным и неорганизованным движением внутри средневековой церкви и не становиться еще одной церковью наряду с существующими. Таким было отчасти видение Лютера: он ни в коем случае не стремился к созданию новой, лучшей, церкви. Не потому, что ему так дорого было видимое церковное единство, не потому также, что он был большим приверженцем западной средневековой церковной формы, а потому что ему была чужда сама мысль о том, что для чистой проповеди Евангелия обязательно требуются какие-то специальные, отдельные и конкретные формы и структуры. Он был готов согласиться с любыми структурами и порядками, лишь бы они не препятствовали проповеди Евангелия. Фактически, то, что Реформация из движения превратилась в отдельную церковную организацию, вернее, целый ряд церковных организаций и конфессий, являлось необходимым злом. Здесь можно провести достаточно близкую аналогию к тому, что было сказано о Писании в его отношении к устному и живому провозвестию.

Необходимым, неизбежным это зло было не только потому, что абсолютно аморфное и неоформленное состояние совершенно невозможно, что даже самое неорганизованное, казалось бы, движение имеет свои вполне определенные структуры, но, прежде всего, потому, что, оставаясь лишь неорганизованным движением, Реформация не смогла бы достаточно громко заявить о себе. Сам факт раскола в западном христианстве стал достаточно ярким событием, способным привлечь внимание к тому принципу, что исповедовало новое движение. Кроме того, дальнейшее самостоятельное существование выросших из движения Реформации церквей помогло им сохранить верность своему вероисповеданию, поскольку поставило внешние границы чуждым влияниям, побуждало к поиску формулировок и форм, способных наиболее эффективно выразить свой принцип. И, наверное, не нужно подробно рассказывать о тех взлетах формы, которые знала при этом Лютеранская церковь, особенно в области теологии, церковной музыки и поэзии. Достаточно просто назвать такие имена, как Иоганн Себастьян Бах или, скажем, Пауль Герхардт.

Тем не менее такое оформление было злом, поскольку протестантизм стал теперь больше, чем протестом против церковности, но и сам превратился в определенную форму церковности со своим набором вероучений, церковно-правовых норм, богослужебных и околобогослужебных традиций, этических идеалов и так далее. Протестантская идентичность стала для многих не идентичностью протеста, а идентичностью определенной формы церковности.

Вполне понятно и отчасти оправданно, что извне, с точки зрения «нейтрального» наблюдателя, протестантизм вообще, и евангелическо-лютеранская церковь в частности, воспринимаются как именно такое самостоятельное и конкретное оформление религиозной жизни, как определенное проявление церковности, хотя внимательный внешний наблюдатель может заметить, что здесь что-то не так. Особенно вызывает сожаления другое, а именно то, что и внутри Лютеранской церкви постепенно развились подобные же взгляды на протестантизм как новую форму христианской церковности: безусловно, лучшую, может быть, даже единственно верную ее форму. Причем в таких кругах лютеранство часто воспринимается как слегка реформированный или очищенный от вредных напластований средневековый католицизм. Лютеранство видится как легкое видоизменение и своего рода редукция католической церковности. Форма снова становится для таких теологов крайне важной, обретает самостоятельную ценность. Для них лютеране – это не те, кто, используя все конкретные формы, а иногда и вопреки им, безоговорочно устремляются ко Христу, а те, кто привержен одной определенной форме.

Перед лицом такого рода заблуждений необходимо постоянно повторять, что протестантизм – это не протест против одной конкретной церковной формы в пользу другой, более чистой и совершенной, а, так сказать, оформленный протест против всякой формы, которая являлась бы для себя хоть в какой-то степени самоценностью. В этом смысле нужно понимать приведенное выше знаменитое определение из 7-го артикула Аугсбургского вероисповедания. Церковь не там, где организованная жизнь христиан принимает определенную форму: будь то определенное вероучение, определенная богослужебная традиция или определенный институт, скажем, исторический епископат. Церковь – там, где христиане обращаются вне себя самих и смотрят единственно на Христа.

Это высказывание ни в коем случае не должно означать отрицание того, что другие церкви и конфессии, которые не разделяют открыто этого принципа, не являются истинной Церковью. Напротив: этот принцип, как никакой другой, призван способствовать экуменической открытости лютеранства. Всякая Церковь, исповедующая Иисуса Христа, помнящая и проповедующая о кресте, является истинной Церковью, но именно и только в силу этого исповедания и этой проповеди. Все остальное: традиции, организация церковной жизни, формы благочестия, вероучение, догмы и так далее – не составляет ее сути. Все это лишь внешние конкретные проявления различных общечеловеческих религиозно-культурных элементов. Эти элементы нередко делают Церковь похожей и на нехристианские организации, они в большинстве своем типичны для всяких организаций, имеющих дело с культурой, искусством и религией. Не в них суть Церкви. Подлинная же и уникальная сущность Церкви, как Церкви, в том, что в ней возвещается распятый Иисус Христос. Здесь снова можно вернуться к тому знаменитому определению из Аугсбургского вероисповедания: «проповедь Евангелия в чистоте» отнюдь не подразумевает под собой однозначного согласия по всем вероучительным формулировкам. Ведь Евангелие, как уже подчеркивалось, – это не информация, а живое Слово, живое действие Бога, весть о кресте, весть о прощении грехов. Там, где эта весть звучит, какую бы окраску она при этом ни принимала, там и Церковь.