Владимир Зоберн - Граждане неба. Рассказы о монахах и монастырях

Колокольня монастыря святого Пантелеимона. Афон. Фото Aroche.

Я с восторгом смотрел на эту обитель и чувствовал, что глаза наполняются: так сильно было впечатление, ею производимое. Мне чудилось, что от всего того, что я видел, веяло Россией, родиной – настоящей Россией, святой Русью, той, что дорога каждому нашему изгнаннику

Время проходило быстро в приятной беседе, и жаль было уходить от такого замечательного русского самородка. В его лице соединялась ревность о славе Божией и высоком достоинстве русского монашества на Афоне с личным подвигом иноческого жития; неослабное попечение о строгой уставности богослужения и жизни родной обители с несокрушимой энергией и настойчивостью для устранения вопиющей нужды иноков во всем.

Везде он успевал побывать, все увидеть и во всем принять личное участие. При такой наклонности и горению в работе, по воле Божией, ему естественно было взять на свои крепкие рамена и управление обителью, когда богомудрый старец игумен монастыря, архимандрит отец Мисаил, изнуренный недугом, лишен был способности передвигаться.

– Отец игумен уже ждет вас! – сказал наместник. – Из своих покоев он никуда не выходит, но дорогих гостей принимает с любовью и радостью. Что поделаешь, такова, видно, Господня воля: не по силам отцу игумену покидать кресло… паралич. Да и возраст преклонный: больше восьми десятков годков. Но голова у нашего отца игумена светлая – дай, Господи, такую голову каждому молодому. Впрочем, сами убедитесь.

Прошло не более получаса – и я уже уходил от архимандрита Мисаила, овеянный обаянием этого удивительного старца.

Знаменитый игумен, восьмидесятидвухлетний Мисаил – пожизненный настоятель обители по избранию братии. Нечего и говорить о том, каким всеобщим уважением и почетом пользовался на Афоне этот замечательный человек – мудрый и заботливый отец многочисленного иночества, находящегося у него в братском подчинении.

В далеком, очень далеком прошлом, измеряемом многими десятками лет, отец Мисаил, подобно своему помощнику и другу наместнику отцу Иоанникию, – «уходец» из патриархальной семьи, из толщи народа. Безусым юношей прибыл он на Афон по горячему и полному веры побуждению и поступил в Пантелеимонов монастырь. Тогда началось длительное и упорное прохождение монашеской школы под строгим руководством опытных старцев, постепенно возводивших молодого инока на непонятную для мирского человека духовную высоту, открывавшую ему путь к высоким подвигам. Он прошел много послушаний, из которых самое важное – многолетнее настоятельство в Константинополе, на монастырском подворье. Именно это послушание дало ему большой житейский опыт и расширило кругозор.

Несмотря на почти полное отсутствие какого-либо школьного образования, отец Мисаил отличался не только большим природным умом, но и умением себя держать с представителями различных сословий и классов. Он обладал большим тактом в разговоре, житейской мудростью и находчивостью. Иногда только некоторая застенчивость замечалась в этом выдающемся монахе, но ответы его всегда были метки и живы. Лишнего он не говорил никогда и вообще держался скорее сдержанно, с истинным монашеским достоинством и редкостной скромностью.

Прошли многие годы, из молодого инока выработался опытный старец, славившийся строгою жизнью и являвшийся образцом истинно аскетической жизни для других монахов. Братия сама, с любовью и уважением, возложила на отца Мисаила игуменство. Это явилось для него наиболее тяжким послушанием в бесконечном ряду всех других, исполненных тогда, когда сам он еще находился под игуменской властью.

Монастырь святого великомученика и целителя Пантелеимона на Афоне громаден. Хозяйство его сложно. Братия в прежние времена была многочисленна. И необходимо было обладать колоссальной силой воли, опытностью и умом, чтобы нести ответственность за благополучие обители и поддерживать престиж и высоту духовной жизни. Этих качеств с избытком хватало у отца Мисаила, несмотря на его возраст и обострившиеся под конец жизни недомогания, приковавшие старца к креслу. Это обстоятельство ничуть не мешало отцу игумену принять меня с исключительной любезностью, отеческой ласковостью и одарить интересною беседою с ним и отеческими наставлениями, исполненными жизненной мудрости и душевной ясности.

В облике игумена отца Мисаила было что-то патриархальное, нечто от идеального монаха доброго старого времени. Не входя сам в подробности и мелочи административно-хозяйственной жизни огромного монастыря, отец Мисаил имел дар избирать хороших помощников, которым доверял ведение монастырских дел. При этом он любил покровительствовать людям с образованием, прекрасно относился к ним и старался дать им подходящие послушания. В нем никогда не было и тени обскурантизма. «Стяжи мир, и вокруг тебя спасутся тысячи», – вспоминаются при мысли о нем слова преподобного Серафима Саровского. И, как плоды этой святой жизни, у отца Мисаила были несомненные дары Святого Духа: дар прозорливости и предвидения. Но превыше всего – дар отеческой любви.

Святой великомученик Пантелеимон. Мозаика в православной церккви в Севастополе.

Шло время. Я все с большим насаждением прислушивался к густому баску мудрого старца, который продолжал одаривать меня отеческими наставлениями, как бесконечно дорогим подарком, наполнявшим всю мою душу замечательными чувствами.

Отец Мисаил как-то невольно подчинял себе всех окружающих своими богатыми душевными качествами, влияние которых в значительной степени подкреплялось и импозантностью его величественной фигуры. Этот знаменитый старец являлся как бы воплощением доброго и могучего духа старой, дореволюционной России – святой Руси. Он был высок ростом, широк в плечах, крепок телосложением. Все это бросалось в глаза даже тогда, когда гигант-старец сидел в глубоком кресле, скованный тяжким недугом.

И в то же время каждого посетителя до трогательности поражала почти детская ласковость и доброта отца Мисаила. В ней, в этой ласковости ребенка, опять так и чудилась святая Русь с ее тихим светом.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! – благословил меня при прощании отец игумен. – Еще зайдете не раз, конечно, до отъезда!

Поклонившись милому старцу, я вышел из его покоев, согретый исключительной задушевностью.