Юрий Лифшиц - Книга Иова Книга Екклесиаста Евангелие от Матфея. Переложения

И речь свою возвышенную Иов
продолжил и промолвил: «Жив Господь,
меня суда лишивший, Вседержитель,
расстроивший мне душу, но доколе
еще мое дыхание во мне
и Божий дух в ноздрях моих, не скажут
уста мои неправды, и язык мой
не скажет лжи! И я далек от мысли
считать вас справедливыми; доколе
я не умру, невинностью моей
не поступлюсь. Удерживаю крепко
я правду и ее не отпущу.
И укорять меня не будет сердце
мое на протяженье дней моих.
И недруг будет мой, как нечестивец;
восставший на меня, как беззаконник.
Какое упованье лицемеру,
когда его исторгнет душу Бог,
забрав ее? Услышит ли Господь
его стенанья, как придет беда?
Но Вседержителем он разве сможет
утешиться и Господа призвать
в любое время? Я вам возвещу
что есть в руке Господней, и что есть
у Вседержителя, не потаю.
Вы сами же все видели; зачем
вы столько пустословите, друзья?
Вот доля беззаконному от Бога,
наследие, какое получает
от Вседержителя обидчик всякий
и притеснитель. Если сыновья
умножатся его, то для меча;
его потомок хлебом не наестся.
А тех, кто выжил, смерть введет во гроб,
и вдовы их по ним не будут плакать.
Коль наберет он кучи серебра,
как праха, и одежды наготовит,
как брение, то наготовит он,
а всю одежду праведник наденет,
а серебро получит беспорочный.
И, словно моль, он строит дом себе
и, словно сторож, делает шалаш.
Ложится спать богатым, но таким
не встанет; он свои откроет очи,
а сам уже не тот. Его, как воды,
постигнет ужас. И в ночи его
похитит буря. И восточный ветер
его поднимет ввысь и понесет,
и быстро побежит он от него.
И, налетев, не пощадит его,
как он бы ни пытался убежать
от рук его. Всплеснут о нем руками,
и с мест его родных над ним посвищут.

Но есть у серебра месторожденье,
и место есть, где злато расплавляют.
Железо получают из земли,
и выплавляется из камня медь.
И люди полагают тьме предел
и тщательно разыскивают камень
и в тени смертной, и во мраке. Роют
колодезь рудокопный в тех местах,
ногою позабытых, вглубь спешат
спуститься и далеко от людей
висят себе и зыблются. Земля,
которая растит хлеба, изрыта
внутри как бы огнем. Ее каменья —
сапфира место, в ней песчинки злата.
Неведом хищной птице путь туда,
глаз коршуна ее не видел сроду;
ее не попирали лапы львят,
по ней ни разу не ходил шакал.
Но руку люди на гранит кладут
и с корнем опрокидывают горы,
они каналы в скалах пробивают,
все ценное вбирают их глаза;
течение потоков умеряют,
выносят сокровенное на свет.
Но где располагается премудрость?
Где место разума? Не знают люди
цены ее, ведь на земле живых
она не обретается. И бездна
так молвит: «Не во мне она». И море
так говорит: «Она не у меня».
За золото она не продается
и весом серебра ее не взять;
не оценить ни золотом Офирским,
ни ониксом бесценным, ни сапфиром;
не ровня ей ни злато, ни кристалл,
не выменять ее и на сосуды
из золота чистейшего никак.
О жемчуге и о кораллах даже
упоминать не стоит; обретенье
премудрости рубины превосходит.
Топаз с ней Эфиопский не сравнить,
не оценить и золотом чистейшим.
Откуда же премудрость происходит?
Где место разума? Она сокрыта
и от очей живущих на земле,
и от небесных птиц утаена.
Так утверждают Аваддон и Смерть:
«Ушами слышали мы слух о ней».
И знает только Бог ее пути
и место ведает ее, поскольку
Он прозирает до концов земли
и видит все под небом. И когда
Он ветру вес придал, по мере воды
располагал, когда Он назначал
устав дождю, определял пути
для молний громоносных, Он тогда
видал ее, явил и приготовил,
и испытал и человеку молвил:
«Господень страх – вот истинная мудрость,
а разум – удаление от зла»».

И речь свою возвышенную Иов
продолжил и сказал: «О, если б я
таким же был, как в месяцы иные,
как в дни, когда Господь хранил меня,
когда над головой моей светил
Его светильник, я ж ходил при свете
Его средь тьмы; как в юности моей,
когда Господня милость над шатром
моим была, когда был Вседержитель
еще со мной, и дети вкруг меня,
когда мой путь струился молоком,
скала струи елея источала!
Когда я выходил к воротам града,
сидение свое на площадь ставил, —
меня увидев, юноши скрывались,
а старцы поднимались и стояли;
князья свою придерживали речь
и клали на уста свои персты;
и голос знатных умолкал надолго,
язык их прилипал к гортани их.
И ухо, услыхавшее меня,
меня и ублажало; взор, – видавший,
меня и восхвалял, ведь я спасал
страдальца вопиющего всечасно
и сироту бесправного хранил.
И погибающих благословенье
сходило на меня, и сердцу вдов
я радость доставлял. И облекался
я в правду, одевал меня мой суд,
как мантия с повязкой головною.
Глазами я слепому был, хромому
ногами был; отцом я был для нищих,
и в тяжбу я, которую не знал,
внимательно вникал. И сокрушал
я челюсть беззаконному, исторгнув
похищенное из зубов его.
И говорил: «В гнезде моем скончаюсь,
и, как песку, дней будет у меня;
мой корень будет для воды открыт,
и на ветвях моих уснет роса;
и слава не состарится моя,
и крепок будет лук в руке моей».
И мне внимали, ждали речь мою
и молча слушали мои советы.
А после слов моих не рассуждали,
и речь моя над ними проливалась.
И ожидали, как дождя, меня,
открыв уста, как позднему дождю.
Порой им улыбнусь – они не верят;
свет моего лица не помрачали.
Я назначал пути им, во главе
сидел я, жил средь воинов, как царь,
как утешитель плачущих, я был.

А нынче надо мной смеются все,
те, кто летами младше, чьих отцов
и с псами стад моих не помещу я.
И сила рук их мне к чему? Над ними
уж время пронеслось. Истощены
и бедностью, и гладом, убегают
в пустую степь, в безводие и мрак,
где у кустов ощипывают зелень,
им ветки можжевеловые – хлеб.
Из общества их гонят и кричат
на них, как на воров, чтобы они
искали место в рытвинах потоков,
в земных ущельях и среди утесов.
Под терном жмутся, меж кустов ревут.
Отверженные, люди без имен,
земли отребье! Сделался я ныне
их песней, пищею для разговора.
Мной брезгают и от меня уходят,
плевать дерзают пред лицем моим.
Поскольку Он мой повод развязал,
сразил меня, то сбросили они
узду с себя перед лицем моим.
Встает исчадье это справа, с ног
меня сбивает, направляет путь
погибельный свой прямиком ко мне.
Стезю мою испортили, успели
и без помощников устроить все
к погибели моей. Они прошли
ко мне, как сквозь пролом широкий, с шумом
напали на меня. И устремилось
против меня ужасное; как ветер,
развеялось величие мое,
и счастье, словно облако, умчалось.
И ныне изливается душа
моя во мне: дни скорби мной владеют.
И кости ноют ночью у меня,
и жилам у меня покоя нет.
С большим трудом снимается с меня
моя одежда; жмут меня края
хитона моего. Меня Он в грязь
швырнул, и стал я словно прах и пепел.
Взываю я к Тебе, и Ты не внемлешь,
стою, а Ты лишь смотришь на меня.
Ты стал ко мне жестоко относиться,
со мной враждуешь Ты рукою крепкой.
Ты, знаю, к смерти приведешь меня,
в тот дом, где собираются живые.
Он не прострит руки на дом костей:
вскричат ли там они при разрушенье?
Не плакал ли о том я, кто был в горе?
Душа моя о бедных не скорбела ль?
Когда я ждал добра – явилось зло;
когда я света ждал – явилась тьма.
Нутро мое кипит, не преставая,
и встретили меня печали дни.
Хожу я почернелый не от солнца;
в собрании встаю я и кричу.
Я страусам стал другом, стал я братом
шакалам. На мне кожа почернела;
от жара кости у меня сгорели.
И цитра сделалась моя унылой,
плачевным голосом – моя свирель.