Джошуа Феррис - И не осталось никого

— Рассмешить? — переспросил Бенни. — Не понимаю.

— И я тоже, — сказал с пола Джим.

— Вы делаете рекламу, — подтвердил Джо, — увидев которую больная раком начинает смеяться. Все очень просто.

— А что мы продаем?

— Мы ничего не продаем.

— Так в чем же смысл?

— Рассматривайте это… ну, хорошо, — сказал он, упираясь руками в бока. — Рассматривайте это как кампанию по привлечению общественного внимания, ясно? Только вы привлекаете внимание не к чему-то конкретному, вы пытаетесь рассмешить публику.

Когда и после этого мы ничего не поняли, Джо добавил:

— Ну хорошо, если мы что-то и продаем, то мы продаем утешение и надежду больной раком, но делаем это с помощью смеха. Как теперь?

— Это необычный продукт, — заметила Женевьева.

— Да, это необычный продукт, — согласился он. — У нас нет ни характеристик товара, ни получаемых выгод, у нас нет призыва к действию, у нас нет конкуренции на рынке. У нас нет также пожеланий по дизайну, формату, краске, стилям шрифтов, изображениям или образцам.

— А что же у нас есть? — спросила Женевьева.

— У нас есть целевая аудитория — женщина, больная раком груди, и задача — рассмешить ее.

— А почему проект изменился?

— Не знаю, — ответил Джо Поуп. — Линн только что прислала мне е-мейл с изменениями и просила поставить вас в известность.

— А кто теперь платит за эту рекламу, если она не имеет целью сбор пожертвований? — поинтересовался Дан Уиздом.

— Хороший вопрос. Я думаю, те же самые люди. Ассоциация по предупреждению рака груди.

— Джо, — сказала Карен, — я искала эту Ассоциацию по предупреждению рака груди в Интернете и ничего не нашла. Как это может быть?

— Не знаю. Неужели не нашли?

Карен покачала головой.

— Есть всякие благотворительные учреждения, институты, исследовательские центры и около тысячи ассоциаций, но ни одна из них не называется «Ассоциация по предупреждению рака груди».

— У меня нет ответа на этот вопрос.

Джо высказал предположение, что Ассоциация по предупреждению рака груди может быть своего рода зонтичной группой региональных организаций, у каждой из которых есть свой сайт в Интернете.

— И что нам теперь делать с нашими идеями по сбору пожертвований?

— Отложите их в архив.

— И когда произошли эти изменения?

— Я уже сказал — Линн только что прислала мне е-мейл. Около часа назад.

— Кстати, а что случилось? Я думала, Линн сегодня не будет.

— Не знаю, Карен, — ответил Джо. — Наверно, планы изменились.

— Так что, все знают, что Линн сегодня в офисе? — спросил Джим, оглядывая нас. — Как это получается — я всегда все узнаю последним?

— Потому что ты идиот, Джим.

— Ну ладно, коллеги, — заключил Джо. — Давайте за работу.

Мы устало покидали диваны, зная, что придется отказаться от наших идей по благотворительности и начать все снова в ужасные послеполуденные часы, которые всегда тянулись и тянулись без конца. Вся работа коту под хвост. Обращаться в поисках нравственной опоры в прошлое, в дни ушедшие, к завершенным проектам было совершенно бессмысленно, потому что они ни к чему не привели. А из-за размышлений о будущей работе настоящий момент казался еще большим бедствием.

В мире трудов праведных было столько всего неприятного. Меньше всего вечером хотелось возвращаться домой и мыть посуду. И одна мысль о том, что часть уик-энда нужно потратить на замену масла и стирку белья, пробуждала у нас желание лечь в коридоре с еще не переваренным обедом в желудке и потребовать, чтобы те, кто продолжает исполнять свои обязанности, обходили нас. Может, оно было не так уж и плохо. Они могли кидать нам еду или, если это было невозможно, то крошки от их энергетических батончиков, или пакетики попкорна из микроволновки рано или поздно должны были оказаться на расстоянии вытянутой руки. Уборщики смогут отказаться от пылесосов и будут время от времени переворачивать нас с боку на бок, чтобы не образовалось пролежней, к тому же из всякой грязи на ковре мы могли лепить маленькие игрушки, которые в минуты ремиссии могли посасывать для успокоения.

Но хватит этих снов наяву. Нас ждали наши столы и наша работа. А работа была для нас самым главным в жизни.

Нам нравилось думать, что самое главное для нас — семья, Бог, матч регби по воскресеньям, шоппинг с девушками или крепкие напитки в субботу вечером, нам нравилось думать, что самое главное для нас — любовь, секс, стремление к пенсии. Но в два часа дня, с подлежащими к оплате счетами на руках и витающими в воздухе сокращениями, самым главным в жизни для нас была работа.

Но в тот день случилось нечто такое, отчего сосредоточиться нам стало еще труднее. Бенни Шассбургер позвонил в кабинет Джо, чтобы сообщить, что получил е-мейл от Тома Моты. В строке «Тема» стояло: «Джим говорит, что вы работаете над рекламой по привлечению пожертвований на борьбу с раком».

— Значит, он и с Джимом общался? — спросил Джо, садясь на стол.

— Видимо. Как я уже сказал, я получил этот е-мейл всего несколько минут назад.

— Прочтите мне его.

— Он довольно длинный. — Бенни повернулся к монитору.

— Ничего. Читайте.

— Хорошо. Начинается так: «Джим, значит, говорит, что вы там работаете над рекламой по привлечению пожертвований на борьбу с раком. УРРРАА! Я свободен. Но поскольку ты не свободен, если это так называется, то я решил рассказать тебе историю рака у моей матери, а ты уж используй ее, как тебе заблагорассудится.

Матушка моя была подлая сука. Когда она переставала быть подлой сукой, она становилась глухой и немой. А когда она не была глухой и немой, то плакала в ванной. А когда она не плакала в ванной, то выпивала с мистером Хьюзом. Позволь тебе сообщить, что был такой гнусный очкастый сукин сын — мистер Хьюз. Как бы там ни было, но вот тебе четыре факта, запомнившиеся мне из жизни матушки. Она была похожа на Рози Клепальщицу, бабенку в платочке, которая говорит: “Мы это можем!” [70] Персонаж с плаката времен Второй мировой войны — девушка в рабочей спецовке и косынке, «работница тыла». У них обоих были неулыбающиеся лица. Но на этом сходство заканчивалось, потому что моя матушка ничего не могла. У нее были кресты на глазах, как в мультике про какого-нибудь мертвеца. Я ни разу не купил ей открытку в День матери, но я уверен, что подходящей для нее открытки никогда не выпускали. Можешь представить — “Желаю тебе, мамочка, в этот день наилучшей депрессии. С любовью. Томми”.

Но потом она начала умирать. Никто из нас не хотел НИЧЕГО для нее делать. У меня один брат живет на ранчо в Омахе, он от нее открестился. Другой брат живет в Коста-Меса в округе Орандж в Калифорнии — их интересуют только их красненькие кабриолеты и сумасшедшие яхты, богатые сукины дети. Сестренка моя, которая сумела превзойти даже мамочку, проживает в одном помоечном районе в Сан-Франциско — этакий рай, где обитают шлюхи и пьяницы. Уж ОНА-то старушку никак не могла приютить. (Моя сестренка — это совсем другая история, когда-нибудь я тебе о ней расскажу.) Так вот, моя матушка проживала в той самой квартирке, в которой мы выросли. Представь себе — прожить всю свою жизнь в двух комнатах в Ромовилле [71] Небольшой город в штате Иллинойс. . А поскольку я жил в шести милях оттуда, то мне пришлось приехать за ней и перевезти в свой дом. НО ТОЛЬКО НЕ ЭТИХ ДОЛБАНЫХ КОТОВ. НИ ЗА ЧТО. НИКАКИХ КОТОВ.