Джошуа Феррис - И не осталось никого

Потому что страх смерти, дружок, угрожает твоим убеждениям и обостряет чувство одиночества. Смерть расстраивает твои планы и превращает в кошмар то, что должно было стать обычным рабочим вечером. Нет, Линн, правда, говорит она себе, сбрось скорость. Если тебе на свою жизнь наплевать, то ведь штраф-то платить точно не хочется. Она смотрит на часы на приборной панели: 11.30. Она любит свой «сааб». Что случится с «саабом», если она и в самом деле умрет? Вопрос и того чище: куда это она летит на «саабе» в 11.30 ночи со скоростью 90 миль в час по Лейк-Шор-драйв? Да, пожалуй, этот клуб в Саутсайде не идеальное местечко; этот клуб ей показал Мартин, и называется он «Бархатный зал». Они провели там какое-то время. А то, что она собирается сделать сейчас — успеть на полуночный концерт, — она делает вовсе не из любви к джазу, это точно. Она едет туда для Мартина, чтобы вспомнить Мартина, чтобы оплакать Мартина. Она едет туда из-за ностальгии. И если окажется, что «Бархатный зал» закрыт по вторникам, она воспримет это как нечто само собой разумеющееся. Она сидит в машине рядом с баром, слушая «Сент-Луис-блюз» на оставленном Мартином компакт-диске. «Got the St. Louis Blues! / Blues as I can be! / Man’s got a heart like a rock cast in the sea!» [89] «Сент-Луис-блюз!/Мне бы не видеть, как гаснет солнца свет,/ Милый покинул, его со мною нет!» (Пер. Мих. Резницкого.) И песенка, кстати, совсем короткая. Эти глупые живучие артефакты, бар, песня, оставшиеся После того, как «милый покинул ее», они — утешение и мука мученическая в одном лице. Ее тянет к ним, потому что они обещают обновление, но самое сильное чувство — усиливающееся отчаяние.

Скоро полночь. Их разделяют мили. Дом. Слово, которое ей нужно, дом. Она думает, что без него ей не хватит воли завтра отдать себя в руки врачей. В момент просветления она спрашивает себя, на самом ли деле она влюблена в Мартина, или просто ее разбитое сердце не находит себе места? Чувствовала бы она к нему то же самое, если бы завтра ей не нужно было в больницу, если бы он с таким состраданием не обставил ее первый визит к доктору, если бы он не был последним мужчиной, познавшим ее плоть перед тем, как ее изуродуют таким прискорбным образом? Ответ приходит к ней неожиданно: все разбитые сердца мечутся. Все дурачки, страдающие от безнадежной любви, жертвы неудачных совпадений, добрых намерений и неправильных решений, принятых кем-то другим. Она вполне может признать — да, она влюблена в Мартина, она обнаружила это в самое неудачное (хуже не придумаешь) время: после того, как он разбил ее сердце. Внезапно чувства ее меняются, разворот на сто восемьдесят градусов — она уже не та, что была, когда вжимала в пол педаль газа, она уже не думает, что офис Мартина наихудшее место, а звонить ему — последнее дело. Она ищет телефон-автомат. Ее мобильник при ней, но если она позвонит по мобильнику, то у нее не будет возможности в последнюю секунду повесить трубку — Мартин по номеру все равно узнает, кто звонил.

Она звонит из автомата закрывшейся заправки. Вполне резонно предположить, что он все еще сидит на работе. Напротив, невзирая на поздний час, ей даже в голову не приходит, что он может быть где-то в другом месте. Знакомый гудок, знакомая голосовая почта — говори теперь или чувство собственного достоинства похоронит тебя навсегда. Она вешает трубку. Благоразумный выбор. Она звонит еще раз.

«Мартин, я сейчас на телефоне номер… — она диктует номер телефона-автомата. — Перезвони мне, когда вернешься к своему столу. Это очень срочно».

Она ждет, оглядываясь вокруг.

Над бензоколонками темно-оранжевые фонари — свет почти сверхъестественный, смутное хеллоуиновское сияние. Он высвечивает… хотя нет, это неточное слово — оживляет бензоколонки, нефтяные пятна, выбоины в асфальте, груды мусора, превращая их во что-то уродливое и смутно зловещее, а когда человек, толкающий перед собой дребезжащую тележку из супермаркета, проходит в темноте мимо, она вздрагивает и оглядывается. Приехали! Теперь она еще боится нападения — насильников, убийц, всех мужчин, шатающихся по улице в поздний час. Вспомни-ка об этой лавине дерьма. На этой жутковатой заправке, в леденящий душу колдовской час эта лавина погребла ее под собой в буквальном смысле. Теперь ей только не хватало, чтобы пошел дождь, заглох движок, в неприятной близости остановилась машина с тонированными стеклами или налетела саранча. Вот было бы достойное дополнение к этому вечеру. Где-то за шоссе виден стадион. Она слышит далекое урчание несущихся машин. Сколько времени прошло с тех пор, как она позвонила, — две минуты или четыре часа? Она звонит еще раз.

— Мартин, — говорит она, — мне нужно с тобой поговорить, пожалуйста, перезвони.

— Мартин, — говорит она, делая третью попытку, — ты что — дома?

Он и в самом деле дома, спит.

— Который час? — говорит он после шестого звонка.

Нет, не может быть — и давно он дома? Почему он дома? С какой это стати он дома? Теперь, перед тем как ответить ему, она должна заново обдумать все, что случилось за этот вечер. Она представляет его в знакомой обстановке — вот он наливает кофе в чашку, достает папку с документами, забрасывает в рот таблетку аспирина, садится и поддергивает штаны. Она чувствует облегчение, найдя его, пусть ее и нет рядом с ним.

Но, обнаружив его дома, разбудив, она понимает, что не знает ничего о том, куда он мог бы отправиться, и это очень, очень расстраивает ее. Она представляет себе худшее — бутылочка вина с кем-то новым, свежий разговор, начало того, чего ему хочется по-настоящему. Она его потеряла.

— Что ты делаешь дома?

— Что я делаю? — говорит он. — Сплю.

— И когда же ты ушел с работы? — спрашивает она.

— Не знаю, — отвечает он. — Может, в семь.

В семь? Она не произносит этого вслух, но внутри нее вопрос отдается криком не менее громким, чем в примерочной. В семь? Она пять часов думала, что знает, где он, в каком месте, а теперь выясняется, что она не знает ничего. Ей отчаянно необходимо детальное объяснение всего, что она сделала сегодня вечером. Но она не может просить его об этом. Лучше уж заняться самым неотложным, прежде чем она скажет какую-нибудь глупость.

— И что же ты делал дома с семи часов? — спрашивает она. — То есть я хочу сказать, это так на тебя непохоже — уехать домой в семь часов.

— Я устал, — объясняет Мартин. — Захотелось домой.

— Значит, ты в семь часов поехал домой?

— Да, Линн, — терпеливо говорит он. — Я приехал домой в семь. Заказал ужин на дом, смотрел телевизор. А что случилось?

Значит, ничего из ряда вон выходящего. Никаких мероприятий. Никаких свиданий. Он с ней честен, теперь она это знает… ну, скажи уже ему, зачем ты звонишь.