Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

Я — Живой Кецалькоатль.

Нагим пришел я из бездны,

Из пространства, которое я называю Отцом,

Нагим прошел я весь долгий путь

От небес, мимо спящих Бога сынов.

Из глубин неба явился я, как орел.

Из глубин земли — как змея.

Все живое, что восходит и нисходит между

землею и небом, знает меня.

Но я — внутренняя звезда невидимая.

И звезда — лампа в руке Неведомого Творца.

За мною Бог, который ужасен, и чуден,

        и таинствен для меня навсегда.

Но я был в его чреслах, прежде чем он породил

            меня, познав мою Мать.

Теперь я один на земле, и она — моя.

Корни на темной, влажной тропе змеи — мои.

И ветви на путях неба и птицы — мои,

Но искра меня, коя есть я, больше, чем я.

И ноги мужчин, и руки женщин знают меня.

И колени, и бедра, и чресла, нутро —

     источник силы и семени — я зажигаю.

Змей моей левой руки целует из тьмы ваши ноги

            устами ласкового огня

И вливает силу свою в ваши пятки и лодыжки,

     свой огонь — в ваши колени, и ноги, и

      чресла, остальное кольца своего —

                   в живот.

Ибо я — Кецалькоатль, покрытый перьями змей,

И я не с вами, покуда мой змей не свернется

            кольцом у вас в животе.

И я, Кецалькоатль, орел небес, виденьем касаюсь

                   лиц ваших.

Дыханьем своим вашу грудь обвеваю.

И устраиваю мирное гнездо в ваших костях.

Я — Кецалькоатль, Господь Двух Путей.

Кэт задержалась, чтобы услышать конец гимна. Сиприано со своей необычной ношей на руках, завернутой в его роскошное серапе, тоже задержался на крыльце. Их глаза встретились. В его черном взгляде было нечто вроде благоговения перед мистерией Двух Путей; нечто загадочное. И Кэт охватила тревога.

Они быстро прошли под деревьями к гостинице, которая была рядом, и уложили Карлоту в постель. Солдат уже побежал на поиски врача; послали также и за священником.

Кэт села у постели. Карлота лежала, тихонько, жутко постанывая. Вновь зарокотал барабан на крыше церкви, отбивая варварский, замысловатый ритм. Кэт выглянула в окно. Из церкви выходил народ, щурясь на слепящем солнце.

Немного погодя на крыше церкви зазвучало пение, сильные мужские голоса парили, как темный орел в светлом небе, мрачные, жестокие, исполненные страстной веры. Она подошла к окну, посмотреть, что происходит. Она увидела мужчин на крыше и народ, толпящийся внизу. И пение, в котором чувствовались торжествующая мощь и жизнь, наполняло воздух, как незримая темная сила.

Снова вошел Сиприано, взглянул на Карлоту и Кэт.

— Они поют Приветственную песнь Кецалькоатлю, — сказал он.

— Да? Какие же в ней слова?

— Я поищу для вас листовку со словами, — сказал он.

Он встал рядом с ней; его близость действовала на нее колдовски. Она пыталась сопротивляться, как тонущая. Когда она не тонула, ей хотелось утонуть. Но когда это действительно происходило, она отчаянно боролась, чтобы вновь почувствовать твердую почву под ногами.

Карлота застонала и очнулась. Кэт поспешила к постели.

— Где я? — спросила ужасно выглядящая, смертельно-бледная женщина.

— Вы в постели, отдыхаете, — ответила Кэт. — Успокойтесь.

— Что со мной случилось? — послышался голос Карлоты.

— Вероятно, перегрелись на солнце, — сказала Кэт.

Карлота закрыла глаза.

Потом вдруг снова снаружи оглушительно загремели барабаны. Зашумел народ на залитых солнцем улицах.

Карлота вздрогнула и открыла глаза.

— Что это за шум?

— Это фиеста, — ответила Кэт.

— Рамон, он убил меня и погубил свою душу, — проговорила Карлота. — Он убил меня и погубил свою душу. Он убийца, он обречен на вечные муки. Человек, с которым я сочеталась браком! Человек, чьей супругой я была! Убийца среди обреченных на смертные муки!

Она явно уже не слышала шум на улице.

Сиприано не выдержал. Быстро подошел к ее кровати.

— Донья Карлота! — сказал он, глядя в ее мутные карие глаза, неподвижные и невидящие. — Не умирайте, говоря несправедливые слова. Если кто вас и убил, так это вы сами. Вы никогда не сочетались с Рамоном. Вы сочетались с самой собой.

Он говорил тоном яростным, мстительным.

— О! — проговорила умирающая. — О! Я никогда не была замужем за Рамоном! Нет! Никогда! Разве такое могло быть? Он оказался не тем, за кого я его принимала. Как я могла быть его женой? О! Я только думала, что жена ему. О! Как я рада, что на деле это не так — так рада.

— Вы рады! Вы рады! — гневно сказал Сиприано, злясь на эту женщину, тень былой Карлоты, разговаривая с тенью. — Вы рады, потому что никогда не вливали вино вашего тела в чашу единения! В свое время вы пили вино его тела и были умиротворяемы маслом его души. Вы рады, что свое вы оставляли себе? Рады, что не делились вином своего тела и сокровенным маслом вашей души? Что давали лишь воду вашего милосердия? Скажу вам, вода вашего милосердия, шипучая вода вашего духа в конце концов горька на губах, и в груди, и в животе; она гасит огонь. Вы хотели погасить огонь, донья Карлота. Но не смогли. И не сможете. Вы были милосердны и не знали сострадания к мужчине, которого называли своим. И вот вы погасили огонь в самой себе.

— Кто говорит со мной? — спросила тень Карлоты.

— Я, Сиприано Вьедма, это я говорю с вами.

— Масло и вино! Масло, и вино, и хлеб! Это святые дары! Тело и благословение Бога! Где священник? Я хочу причаститься. Где священник? Я хочу исповедаться и причаститься и получить прощение Господа, — проговорила тень Карлоты.

— Священник скоро придет. Но вы не можете приобщиться святых даров, пока сами не предложите их. Масло, и вино, и хлеб! Не только священник должен совершать евхаристию. Их д о лжно вливать в потирную чашу, которую Рамон называет чашей звезды. Если вы не вольете ни масла, ни вина в нее, то не сможете и пить из нее. Так что не получите причастия.

— Причастие! Хлеб! — проговорила тень Карлоты.

— Нет хлеба. Нет тела без крови и масла, как это понял Шейлок {39} .

— Убийца, будь он проклят! — пробормотала Карлота. — Отец моих детей! Обладатель моей плоти! Ах, нет! Лучше мне воззвать к Святой Деве и умереть.

— Так взовите и умрите! — сказал Сиприано.

— Мои дети! — прошелестела Карлота.

— Хорошо, что вы покинете их. Вы со своей нищенской миской милосердия украли и их масло и вино. Хорошо, что вы больше ничего не украдете у них, вы — протухшая девственница, старая дева, рожденная быть вдовой, кающаяся мать, безгрешная жена, просто женщина. Вы украли самый солнечный свет у неба и сок у земли. Что вы дали? Лишь мертвую воду в чашу жизни, вы воровка. Так умрите! Умрите! Умрите! Тысячу раз умрите! Умрите навсегда!