Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

Отец глянул окрест и увидел Утреннюю Звезду, бесстрашно сияющую между стремительно наступающим желтым солнцем и отступающей ночью. И Величайший, чье имя неизреченно, говорит: Кто ты, светлый страж? И рассветная звезда отвечает: Это я, Утренняя Звезда, которая в Мексике была Кецалькоатлем. Это я, кто смотрит на желтое солнце со спины, видит невидимую сторону луны. Это я, звезда, что посредине меж тьмой и катящимся солнцем. Я, названная Кецалькоатлем, жду в расцвете дней моих.

Отец ответил: Хорошо. Хорошо. — И еще: Время пришло.

Так важное слово было произнесено за пределом мира. Неназываемый сказал: Время пришло.

И еще раз слово было произнесено; Время пришло.

Слушайте, мужчины и жены мужчин: Время пришло. Знайте, теперь время пришло. Те, кто оставили нас, возвращаются. Те, кто пришел, уходят назад. Поприветствуйте одних, попрощайтесь с другими!

Добро пожаловать! Прощайте!

Старик закончил возгласом, сдерживая мощь своего голоса, как бы обращаясь к богам:

— Bienvenido! Buenvenido! Adios! Adios! [62]

Даже Хуана, сидевшая у ног Кэт, закричала, не сознавая этого:

— Bienvenido! Bienvenido! Adios! Adios-n!

Последнее adios она закончила своим простонародным «-n».

Вновь раздался грохот барабана, призывный, страстный, и взлетел необыкновенный, зовущий вдаль голос или, скорее, свист флейты. Она вновь и вновь повторяла свою причудливую мелодию, которую Кэт слышала в начале, когда музыканты только появились на площади.

Один из мужчин, что сидели кружком, запел гимн. Он пел в древней манере краснокожих индейцев, со сдержанной страстью, пел, обращаясь внутрь себя, к своей душе, не к миру, даже не к Богу в вышних, как поют христиане. Но со сдержанной экстатической страстью пел, обращаясь к сокровенному в душе, не к космосу, но к иному измерению человеческого существования, где он обнаруживает себя в безграничном пространстве, что находится внутри оси нашего вращающегося космоса. Космос, как и земля, не может не вращаться. И, как земля, имеет ось. И ось нашего земного пространства, когда входишь в нее, — это нечто безмерное, где даже деревья приходят и уходят, а душа остается, погруженная в видения, величественные и несомненные.

Необыкновенный, обращенный внутрь ритм барабана, и певец, поющий отрешенно, втянули душу, как в воронку, обратно в самое средоточие времени, что древнее, чем вечность. Он начал на высокой, отдаленной ноте и, держа голос на удалении, продолжал в трудноуловимом, текучем ритме, внешне неупорядоченном, но подспудно ведомом барабаном и пульсирующими, триольными всплесками. Долгое время вообще невозможно было почувствовать мелодию; это были лишь вскрик, протяжный звук, отдаленный плач, что-то подобное едва слышному далекому вою койота. Это была настоящая музыка американских индейцев.

Ни определенного ритма, ни определенного чувства, это было трудно даже назвать музыкой. Скорее далекий, прекрасный голос в ночи. Но он проникал прямо в душу, древнейшую, бессмертную душу всех людей, которая есть то единственное, что объединяет семью человечества.

Кэт сразу поняла: это как судьба. Сопротивляться было бесполезно. Вас не убеждали, не принуждали, не применяли никаких хитростей. Голос звучал в самой сокровенной части человеческого существа, всегда, где нет ни надежды, ни волнений души, только любовь сидит на гнезде, укрыв его крыльями, и вера — тенистое древо.

Как судьба, как рок. Вера есть само Древо Жизни, извечное, и яблоки его на нас — яблоки глаз, яблоко подбородка, яблоко сердца, яблоки грудей, яблоко живота, с его сердцевиной, яблоки ягодиц, яблоки коленей, сидящие рядком, яблочки пальцев ног. Какое значение имеют видоизменение и эволюция? Мы — Дерево с плодами на нем. И мы — это вера навечно. Verbum sat [63].

Певец умолк, лишь барабан продолжал играть, легко и умело касаясь чуткой мембраны ночи. Потом голос вновь зазвучал, и, как птицы, слетающие с дерева, один за другим, взлетели голоса остальных восьми человек в круге, и вот сильные, страстные, необычайно властные мужские голоса зазвучали в унисон, как стая птиц, снижаясь и взмывая все вместе в небеса. И каждая из этих темных птиц, казалось, вылетела из сердца, в сокровенном лесу мужской груди.

И один за другим вырвались на свободу голоса из толпы, как птицы, летящие издалека на манящий зов. Слова не имели значения. С любыми стихами, любыми словами, без слов песня оставалась песней — мощное, глубокое дыхание, рвущееся из пещеры груди, из вечной души! Кэт была слишком стеснительной и гордой, чтобы петь — слишком рассудочной. Но она услышала, как негромко откликнулась ее душа, словно далекий пересмешник в ночи. Пела и Хуана, безотчетно, тихим женственным голоском, бессознательно подбирая какие-то слова.

Полуобнаженные мужчины развернули свои серапе, белые с синей каймой и коричневыми, как земля, полосами. В толпе встал человек и направился к озеру. Он вернулся с вязанками соснового хвороста, которым была нагружена его лодка. И принялся разводить костер. Вскоре другой мужчина сходил за топливом и разжег другой костер, перед барабаном. Потом одна из женщин, неслышно ступая босыми ногами, тоже сходила за хворостом и разожгла небольшой костер среди женщин.

Ночь побронзовела от пламени костров, поплыл ароматный, как ладан, дымок окоте. Песнь взлетела и стихла, замерла вдали. Взлетела и стихла. Барабан звучал все тише, легко касаясь мембраны ночи. Потом и вовсе умолк. В абсолютной тишине можно было услышать безмолвие темного озера.

Но вот барабан зазвучал с новой силой. Один из мужчин в пончо с темной черновато-голубой каймой встал, снял сандалии и начал медленно танцевать. Забыв обо всем, он грузно подпрыгивал, как странная птица, топая босыми ступнями, словно хотел пробить землю. Один в круге, ритмично, как маятник, чуть наклонив вперед сильную спину, он ступал в такт барабану, его белые колени попеременно поднимались, колыша темную бахрому одеяла, бившуюся неровной темной волной. Еще один человек поставил сандалии в центр круга, к огню, и поднялся, чтобы присоединиться к танцующему. Человек с барабаном запел дикую песню, чьи слова были темны. Сидевшие сбросили пончо. Еще мгновение, и они встали и присоединились к танцу, странному дикарскому птичьему танцу — непроницаемые лица, груди, озаряемые пламенем костра, нагие торсы и босые ноги.

— Спящий проснется! Спящий проснется! Идущий в пыли тропой змеи явится; пыльной тропой придет, облаченный в змеиную кожу; облаченный в кожу земной змеи, это владыка камня; это владыка камня и леса земного; серебра и золота, и железа, леса земного из праха отца земли, змеи мира, сердца мира, которое бьется ритмично, как змея ритмично взбивает пыль в своем движении по земле, из сердца мира.