Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

— Теперь птицу, — распорядился Рамон.

Кузнец схватил полосу металла — пока еще заготовку для птицы, с двумя лапками, но без крыльев. Ее он поместил во внутренний крут, так что лапки упирались в обруч внизу, а хохолок — вверху.

— Вот так! Точно входит, — сказал кузнец.

Рамон стоял, глядя на лежащую на земле большую железную эмблему. Стукнули двери черного хода: Кэт и Карлота шли через двор.

— Убрать? — быстро спросил кузнец.

— Ерунда, не обращай внимания, — спокойно сказал Рамон.

Кэт остановилась и стала разглядывать железную конструкцию.

— Что это? — оживленно спросила она.

— Птица солнца.

— Это птица?

— Будет птица, когда получит крылья.

— Ах, да! Когда получит крылья. И для чего все это?

— Это символ для народа.

— Очень мило.

— Да.

— Рамон! — окликнула его донья Карлота. — Не дашь ли мне ключ от лодки? Мартин покатает нас.

Он достал ключ из-под кушака.

— Откуда у вас такой красивый кушак? — спросила Кэт.

Кушак был белый, с голубыми и коричнево-черными полосами и тяжелой красной бахромой.

— Этот? — сказал он. — Соткали тут, у нас.

— А сандалии тоже сами сделали?

— Да! Мануэль смастерил. Потом я вам покажу поближе.

— О, с удовольствием взгляну! До чего красивые, вы не находите, донья Карлота?

— Да! Да! Вы правы. Но не уверена, всегда ли красивые вещи уместны. Не уверена. Совсем не уверена, сеньора. Ay [90], не уверена! А вы, вы знаете, когда они уместны?

— Я? — переспросила Кэт. — А меня это не слишком заботит.

— Ах! Вас это не заботит! Вы считаете, умно со стороны Рамона носить крестьянскую одежду и huaraches? — На этот раз донья Карлота спросила хотя и медленно, но по-английски.

— Конечно! — воскликнула Кэт. — Он замечательно смотрится! У мужчин такая жуткая одежда, а в этой дон Рамон просто красавец! — И впрямь, в своей огромной шляпе он имел вид благородный и внушительный.

— О да! — воскликнула донья Карлота, посмотрев на нее проницательным, чуть испуганным взглядом и вертя в руках ключ от лодки. — Так мы идем на озеро?

Женщины ушли, а Рамон, посмеиваясь про себя, прошел ворота и через внешний двор направился к большому, похожему на амбар строению у деревьев. Войдя в амбар, тихо свистнул. В ответ раздался свист с чердака и поднялась дверца люка. Дон Рамон поднялся по лестнице наверх и оказался в помещении, напоминавшем ателье художника или мастерскую столяра. Его встретил толстый курчавый молодой человек в просторной блузе и с киянкой и стамесками в руке.

— Ну как, продвигается дело? — спросил Рамон.

— Да… все хорошо…

Скульптор работал над головой в дереве. Она была больше натуральной величины, с условными чертами лица.

Однако в этой условности угадывалось сходство с доном Рамоном.

— Попозируйте мне полчасика, — сказал скульптор.

Рамон молча сидел, пока скульптор, склонившись над бюстом, сосредоточенно и тоже молча работал. И все это время Рамон сидел прямо, почти неподвижно, полностью уйдя в себя, ни о чем не думая, но распространяя вокруг себя темную ауру силы.

— Достаточно, — наконец сказал он, спокойно поднимаясь.

— Пока вы не ушли, примите позу, — попросил скульптор.

Рамон медленно снял блузу и стоял с обнаженным торсом, туго подпоясанный кушаком с сине-черными полосами. Так стоял он несколько мгновений, собирая в кулак всю свою волю. Потом вдруг резко выбросил руку вверх в самозабвенном, гордом молитвенном жесте и застыл в этой позе, левая его рука висела свободно, касаясь пальцами бедра. На лице одновременно выражение неизменной, невероятной гордости и мольбы.

Скульптор смотрел на него с изумлением и восторгом, к которому примешивался страх. Человек, стоявший перед ним, мощный и напрягшийся, с черными глазами, в которых пылала безмерная гордость, и одновременно молящими, этот сверхъестественный человек внушал ужас и восторг.

Дон Рамон повернулся к скульптору.

— Теперь ты! — сказал он.

Скульптор испугался. Видимо, струсил. Но посмотрел в глаза Рамону. Мгновенно то же сосредоточенное спокойствие, похожее на транс, овладело им. И внезапно, в этом состоянии транса, он вскинул вверх руку в молитве, и его пухлое, бледное лицо прекрасно преобразилось, в нем появились умиротворенность, величие, покой, голубовато-серые глаза смотрели уверенно, гордо, устремляясь в нездешнее.

— Хорошо! — сказал Рамон, склоняя голову.

Скульптор будто очнулся; Рамон протянул ему руки, прощаясь. Скульптор взял их, поднял правую руку Рамона и прижал тыльной стороной к своему лбу.

— Adiós! — сказал Рамон, подбирая блузу.

— Adiós, Señor! — ответил скульптор.

И с гордым, сияющим радостью лицом вернулся к работе.

Рамон зашел в саманный домик, где во дворе, обнесенном плетнем из стеблей сахарного тростника и затененном огромным манговым деревом, Мануэль, его жена, дети и два помощника пряли пряжу и ткали. Под банановыми пальмами две маленькие девочки усердно чесали белую и коричневую шерсть; жена Мартина с девочкой постарше пряли тончайшую нить. На веревке сушилась окрашенная шерсть: красная, синяя и зеленая. Под навесом стояли за двумя ткацкими станками Мануэль с юношей.

— Как идут дела? — крикнул дон Рамон.

— Muy bien! Muy bien! — откликнулся Мануэль, взгляд и улыбка которого сияли светом этого удивительного преображения. — Очень хорошо, очень хорошо, сеньор!

Рамон постоял, глядя на замечательное серапе, ткущееся на станке. По краям шли зигзагообразные полосы из небольших черных и синих ромбов, а на концах — переплетенные черноватые и синие ромбы. Мануэль только начал ткать середину, которая называлась boca — «рот», и озабоченно смотрел на рисунок, прикнопленный к станку. Но рисунок был такой же простой, что и железная эмблема, которую ковал кузнец: змей, кусающий себя за хвост, черные треугольники на его спине образовывали внешний круг, а в середине — синий гордо стоящий орел с изящными крыльями, своими концами касающимися живота змея, и попирающий его лапами.

Рамон направился обратно к дому, к террасе наверху короткого крыла дома, где находилась его комната. Перебросив сложенное серапе через плечо, он шел по террасе. В конце крыла, обращенного к озеру, терраса была квадратной, с низкой, толстой стеной и черепичной крышей; с массивных столбов свисала бегония цвета алого коралла. Терраса, или лоджия, была устлана petates, индейскими циновками из пальмовых листьев, в одном углу стоял барабан, на котором лежала колотушка. В дальнем конце была каменная лестница, внизу упиравшаяся в запертую железную дверь.

Рамон постоял, глядя на озеро. Тучи вновь рассеялись, гладь воды источала беловатый свет. Вдали плясала точка лодки, возможно, Мартин с женщинами.

Он снял шляпу и блузу и стоял неподвижно, обнаженный по пояс. Потом поднял колотушку и, помедлив секунду-другую, чтобы душу объял покой, начал бить в барабан. Медленные, на две доли, призывные удары, тихий — громкий, звучали с настойчивостью непреложности. Он вернул барабану его древнюю варварскую мощь.