Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

Скажи, чтобы они избавились от этих камней,

Освободились от тяжести,

От своей тупости,

Или я истреблю их.

Сотрясу землю и поглощу их вместе с их городами.

Нашлю огонь на них и пепел и всех истреблю.

Нашлю гром, и их кровь загниет, как скисает молоко,

Будут истекать они кровью, гнилой, чумной.

Даже кости их распадутся.

Скажи это им, Первый Человек имени моего.

Ибо солнце и луна — живые и внимательно смотрят

                        ясными очами.

И земля — жива и готова стряхнуть с себя своих блох.

И звезды готовы швырнуть камни в лица людей.

И ветер, что вдувает в лице людей и животных дыхание

                            жизни,

Готов вдунуть дыхание смерти, чтобы уничтожить всех.

Звезды и земля, солнце и луна и ветры

Готовы начать танец войны вокруг вас, люди!

Они ждут только слова моего.

Ибо солнце, и звезды, и земля, и даже дожди устали

Пищу жизни давать вам.

Они говорят меж собой: «Покончим наконец

С этими зловонными племенами людей, этими лягушками,

                    не способными скакать,

Этими петухами, не способными кричать,

Этими свиньями, не способными хрюкать,

С этой плотью смердящей,

С пустыми словами,

С этими охочими до денег паразитами.

С белыми, краснокожими, желтыми, коричневыми

                      и черными людьми,

Которые ни белы, ни красны, ни желты, ни коричневы,

                           ни черны,

Но все — грязны.

Омоем же водами мир.

Ибо люди на теле земли как вши,

Которые едят поедом землю».

Так звезды, и солнце, и земля, и луна, и ветры с дождями

Говорят меж собой и готовятся выполнить сказанное.

И еще скажи людям, я тоже иду,

Пусть очистятся внутри и снаружи.

Освободят от могильного камня души свои и пещеру чрева,

Приготовятся стать людьми.

А иначе пусть готовятся к худшему.

Кэт снова и снова перечитывала длинную листовку, и словно стремительная тьма заволакивала утро, как близящийся смерч. Она выпила кофе у себя на веранде; на высоких папайях, казалось, висят огромные капли невидимо низвергающегося фонтана нечеловеческой жизни. Она будто видела мощные струи и готовность космоса исполнить угрозу. А люди — всего лишь как тля, облепившая нежные кончики веток, аномалия. Столь чудовищно затухание и извержение космической жизни, что даже железо, кажется, может расти в глубинах земли, как лишайник, и прекратить рост, и приготовиться к гибели. Железо и камень умирают, когда приходит час. А люди, покуда живут бизнесом и хлебом единым, — ничтожней тли, сосущей сок из веток куста. Паразиты на лице земли.

Она побрела к озеру. В утреннем свете вода в озере была голубой, горы на противоположном берегу — бледные, высохшие, с торчащими ребрами, как горы в пустыне. Только у их подножия, близ озера, тянулась темная полоска деревьев и белели крапинки деревенских домиков.

Неподалеку, против солнца, пять коров пили, погрузив носы в воду. На камнях стояли на коленях женщины, наполняя водой красные кувшины. Дальше, в мелкой воде, торчали раздвоенные палки, на которых сушились старые рыбацкие сети, на них — повернувшись к солнцу, маленькая птичка, красная, как капля свежей крови из артерии воздуха.

Из крытой соломой хижины под деревьями выбежал вчерашний мальчуган и помчался к ней, сжимая что-то в кулачке. Подбежав, он раскрыл ладонь, на ней лежали три крохотных горшочка, три ollitas, которые индейцы в древние времена бросали в воду, как приношение богам.

— Muy chiquitas [113]! — быстро сказал маленький воинственный торговец, — купишь?

— У меня нет с собой денег. Завтра! — ответила Кэт.

— Завтра! — повторил он, словно из пистолета выстрелил.

— Завтра.

Он простил ее, но она его не простила.

В свежем воздухе воскресного утра раздавалось пение, красивый голос звучал свободно, так сказать, сам по себе.

Мальчишка с рогаткой подкрадывался к маленьким птичкам. Одна из них, красная, как капля свежей крови, которая щебетала, сидя на почти невидимой рыбацкой сети, вспорхнула и улетела. Мальчишка продолжал красться под нежной зеленью ив, перешагивая через огромные корни, торчавшие из песка.

Вдоль края воды, рваным строем, пролетели четыре темные птицы, вытянув шеи и едва не касаясь поверхности озера.

Кэт были знакомы подобные утра на озере. Они гипнотизировали ее, почти как смерть. На ивах — алые птички, как капли крови. Aquador [114], рысцой направляющийся к ее дому с коромыслом на плечах, на котором висят две плоские канистры из-под бензина, наполненные горячей водой, которую он ежедневно приносит ей. Босый, с одной штаниной, закатанной выше другой, юноша мягко бежит со своим грузом, красивое лицо скрыто огромными полями сомбреро, бежит в безмолвии, безмыслии, подобным безмолвию и безмыслию смерти.

На воде группками качаются черноволосые головы, словно черные птицы. Птицы? Головы? Люди это или что-то промежуточное, чьи оранжевые мокрые, поблескивающие плечи показываются над водой, под черными головами?

Она так хорошо знала, каким будет наступающий день. Солнце над головой медленно темнеет и раскаляется. После полудня электричество незримо сгущается в воздухе. Замусоренный берег слепнет от жары, пахнет гниющими отбросами и мочой людей и животных.

В слепящем свете все приобретает смутные очертания, воздух незримо сгущается, и Кэт чувствует, как электричество горячим железом давит на затылок. Оно одурманивает, как морфий. День лежит в обмороке, а между тем над горами вырастают облака, как белые деревья, быстро появляются и простираются в небе черные ветви, с которых слетают, разя, птицы молний.

И в разгар оцепенения сиесты внезапные раскаты грома и шумный, прохладный ливень.

Время пятичасового чая и приближение вечера. Последние лодки готовятся отплыть и ждут попутного ветра.

Ветер западный; лодки, держащие путь на восток и на юг, уплыли, их паруса исчезают вдали. Но лодки, которым нужно на запад, все ждут, ждут, и волны бьют в их черные плоские днища.

Большая лодка из Тлапальтепека, привезшая много людей с запада, остается на ночь. Она стоит на якоре в нескольких ярдах от берега, и поздним вечером ее пассажиры, уставшие за день, собираются на берегу. Они стоят у края плещущей воды.

Большое, широкое, плоскодонное каноэ с деревянным навесом и прямой мачтой покачивается в нескольких ярдах от берега в ночной темноте. Под деревянной крышей горит фонарь; один человек смотрит с берега, есть ли кто-нибудь под навесом. Для пассажиров это дом на время поездки.

Появляется низенький мужчина в закатанных штанах, чтобы переправить их на лодку. Мужчины становятся спиной к нему, расставив ноги. Он внезапно ныряет вниз, просовывает голову им между ног и выпрямляется, держа мужчину на плечах. Потом идет вброд к черной лодке и оставляет там свой живой груз.