Анри Труайя - Голод львят

Теперь он был вынужден согласиться на нынешний modus vivendi [7] Образ жизни (лат.). , как она и предполагала. Не испытывая неудобств, Кароль наслаждалась всеми правами замужней женщины. Филиппу вообще следовало быть тише воды, ниже травы, если он не хотел, чтобы, поменявшись с ним ролями, развода потребовала она. Поскольку доказательства его неверности у нее были, на этот счет он не сомневался! Она была слишком хитра, чтобы в нужный момент не составить на него свое маленькое досье! Он поймал себя на том, что уже продолжительное время, как умолк. Все еще вращаясь, магнитофонная лента записывала лишь его шаги, вздохи, паузы между ними. На скорую руку он закончил диктовать свой доклад. Завтра надо будет еще раз просмотреть его.

Уже десять минут за полночь Филипп сложил бумаги, миновал комнату машинисток, где дремали под своими чехлами пишущие машинки, пересек пустой холл, выключил везде свет и вышел на темную улицу. Он не спешил вернуться домой. Что он найдет там, на рю Бонапарт? Холодный, пустой дом, где нет души. Уволив Мерседес, Кароль наняла приходящую домработницу, весьма беспомощную, которая усложняла работу Аньес, вместо того чтобы ей помогать. Хозяйство было организовано плохо, часы приема пищи больше не соблюдались, все пошло прахом. Эта дисгармония удручала Филиппа, но ему не хватало решительности бороться с нею. Происходящее казалось ему закономерной победой силы инерции и распада, фатального запустения, в чем виделось неизбежное дополнение к тому внутреннему отвращению, которое он испытывал.

Как только он вошел в квартиру, знакомое чувство беспокойства сжало сердце, как если бы он пробрался в чужой дом. Все здесь, стены и мебель, несло на себе печать присутствия Кароль. Он прошел на цыпочках по коридору, направился в гостиную и всмотрелся в темноту. Ни малейшего лучика света под дверью спальни. Одно из двух: или Кароль спит, или еще не вернулась. Второе предположение казалось более правдоподобным. После той ссоры они встречались только во время еды за столом и обращались друг к другу лишь в случае крайней необходимости. Стоя посреди комнаты, он еще немного послушал. Затем, гонимый безмолвием, вышел из гостиной.

Теперь Филипп спал у себя в кабинете на диване, стоящем у стены с книгами. Постель для молодого человека, узкая и жесткая. На столике под рукой лампа на обтянутой кожей ножке, пепельница, газеты, разрезной нож — все атрибуты холостяцкого комфорта. Он тяжело опустился на край дивана. Внезапно почувствовал тяжесть прожитых лет. Вспомнил своего сотрудника, Зюрелли, у которого был в начале года инфаркт и который с тех пор был уже другой человек, бледный, осторожный, задумчивый, живущий так, словно под ним тлеет медленный огонь… Теперь вот и он тоже болен. Удар, нанесенный Кароль, ошеломил его, привел в угнетенное состояние духа. Энергия через невидимую рану уходила из него.

Он выпрямился, прошел по коридору и вошел в крошечную ванную, примыкающую к бывшей комнате Жан-Марка. Его отражение запечатлелось в зеркале умывальника. Нижняя часть лица заметно расплылась. Снова у него появился второй подбородок!.. И больше не было упорства продолжать диету. «На что мне это к черту?»

Он разделся и пошел под душ. Вода, теплая и живительная, брызгала на плечи, заливала глаза, мочила губы. Кто сейчас любовник Кароль? Есть ли он у нее? Безусловно! Она еще молода, красива, свободна! Ей нужно только появиться, чтобы соблазнить. А он, Филипп? Все его успехи были связаны с деньгами. Ни одна из бабенок не любила его самого по себе. Он всегда так или иначе раскошеливался. Филипп вытерся махровым полотенцем, натянул на себя голубую пижаму и стал чистить зубы. Вкус мяты заполнил рот. Щетка резкими рывками скребла по деснам. Может быть, он слишком стар для Кароль? Женившись на ней, он ринулся в гонку, которая была ему не по силам. Не хватило дыхания. Нет! Она укатала бы даже тридцатипяти- и тридцатилетнего парня. В этой стерве сидит инстинкт разрушения. Радость для нее заключается не столько в том, чтобы нравиться, сколько в том, чтобы губить все, к чему она приближается. Филипп прополоскал рот и с силой плюнул. Розоватая вода потекла в раковину. Не потому, что Кароль любила Жан-Марка, она спала с ним, а потому, что нашла в этом особый случай напакостить, разрушить, довести до отчаяния… Теперь, когда она сделала из этого парня ничтожество, разумеется, он не интересовал ее больше. Филипп закрыл тюбик с зубной пастой. Слова Аньес всплыли у него в памяти: «Но, месье, это было в прошлом году…»

Филипп вернулся в кабинет, скользнул в постель, взял газету, попытался читать. Строчки путались. Нехотя он надел очки. Он стремился как можно дольше ими не пользоваться. Но что можно было поделать против медленного износа организма? Он пробежал несколько заголовков. «А Жан-Марк, где он?» Всякий раз, думая о своем старшем сыне, он натыкался на белую стену. Ни гнева, ни грусти, ни злобы, ни жалости. Ничего. Пустота. Он отложил газету. Книжные стеллажи утопали в желтом свете лампы, словно в каком-то сиропе. Все эти книги, из которых он не прочел и половины! Он сел на подушку, наугад снял с полки книгу: «Ясновидцы» Жерара де Нерваля. Что ему делать с этой изысканной литературой? Глаза перебегали от одной фразы к другой, но мысли не следовали за ними. Показалось, что жарко. Он расстегнул пижаму. Во рту — горечь. Он встал, прошел на кухню и достал из холодильника бутылку минеральной воды.

Пока он наливал воду в стакан, раздался глухой стук входной двери. Кароль! Откуда она возвращалась? Ему было наплевать! Ему было наплевать на все! Он выпил целый стакан, поставил его и вышел из кухни. В коридоре столкнулся с Даниэлем, который шел навстречу, стараясь не шуметь, с тетрадями под мышкой. На какой-то момент придя в замешательство, Филипп проворчал:

— Ты возвращаешься в такой час!

— Еще не поздно! — пролепетал Даниэль.

— Ты откуда идешь?

— От Совло.

— Что ты там делал?

— Повторял математику с Лораном.

— С каким Лораном?

— С Лораном Совло, моим приятелем… Ты же знаешь, папа…

— Ах, да! — сказал Филипп. — Иди ложись спать!

Но Даниэль не шелохнулся. Он наблюдал за отцом со смесью отваги и страха. Кадык у него на шее поднялся и опустился — он проглотил слюну и пробормотал:

— Папа, у тебя есть минута?

— Когда?

— Сейчас. Я хотел бы поговорить с тобой. Это важно!

Филипп заколебался, потом сказал:

— Ну что же, говори!

Взгляд Даниэля пробежал по мрачному ряду дверей стенного шкафа. Похожие одна на другую, серые, квадратные, лакированные, они блестели при ярком свете электрической лампочки.

— Здесь? — прошептал он.

— Идем, — сказал Филипп.

Они вошли в кабинет. Филипп присел на край своего письменного стола. Уголком глаза он с недовольством посмотрел на белеющую напротив книжных стеллажей постель. Смятые простыни, одинокая подушка, какое красноречивое свидетельство! Но Даниэль, казалось, ничего не заметил. Он стоял перед ним прямой, сосредоточенный, словно на кончике трамплина. Внезапно он ринулся в бой: