Хамза Есенжанов - Крутое время

После ужина Жоламанов обошел дозорных. Потом, не раздеваясь, лег, а в полночь снова вышел на улицу и долга вслушивался в ночные шорохи.

Первая ночь прошла спокойно.

Сальмен проснулся от испуга. Он говорил во сне, но о чем — забыл. Юноша-джигит, спавший рядом, уже надел шаровары и, кряхтя, натягивал сапоги.

— Я что-то говорил во сне? — спросил Сальмен.

— Вы много говорили, Сальмен-ага. Кого-то очень звали на митинг. А сейчас сказали: «Хаким, давай и мы сходим туда!»

Сальмен снова закрыл глаза, но уснуть не смог. Он вспомнил заботы долгого похода, волнения вчерашнего дня, события в Уральске. Перед глазами пролетели беспокойные дни весны, беспорядочные выстрелы, бешеный топот коней, на широких улицах конные казаки в черных папахах… Даже открыв глаза, он не сразу отвлекся от нахлынувших видений.

«Хаким, давай и мы сходим! Где я говорил так? Ах, да, в Уральске, в тот день, когда большевики открыли съезд и приходил маленький чернявый джигит… гимназист, приятель Хакима. А вспомнилось, наверное, оттого, что встретил вчера его брата».

Он начал яростно тереть лоб, стараясь избавиться от тяжелых воспоминаний.

«Здесь Нурум, певец, здесь красавица Мукарама. Джигиты, добродушные сыны степей, молодые казахи, смелые повстанцы. Неужели они все обречены? Неужели их ждет холодная земля? За что? За какую вину? За то, что они хотят свободы?..»

— Буди джигитов! — приказал он юноше.

Каждое утро он говорил так, поднимая молодых офицеров.

— Джигиты уже одеваются, Сальмен-ага. Какой будет приказ насчет завтрака?

Юноша не был ни слугой, ни адъютантом Сальмена, но в походе незаметно прислуживал ему, на стоянках ухаживал за его конем, перед дорогой седлал. Когда Азмуратов отправил Сальмена в разведку, юноша хотел поехать вместе, но старшина не разрешил. Здесь, в овраге Ащисай, он устроился рядом с Сальменом. Ни Сальмен, ни юноша не были опытными вояками. Один из них после Уральского реального училища, побывав летом в родном ауле, устроился писарем-интендантом в юнкерской школе Уила. Человек способный, предприимчивый, он вскоре получил чин младшего офицера. А юноша, которому едва исполнилось семнадцать, окончил четырехгодичную русско-казахскую школу в Кзыл-Куге и только что поступил в кадетский корпус. Звали его Жанкожа.

Жанкожа терпеливо ждал распоряжений Сальмена, но тот лишь махнул рукой и вышел на улицу. Юноша не догадывался, что офицера что-то тревожит. Через минуту Жанкожа тоже выскочил на улицу, огляделся вокруг. Сальмена не было. Навстречу юноше показался какой-то незнакомый офицер с обвязанной головой и сердито приказал:

— Позови Аманбаева, живо! Командир требует.

Жанкожа знал, что офицер с обвязанной головой прискакал в Уил с секретным донесением.

— Сальмен-ага только что вышел, а куда — не знаю, — невнятно проговорил Жанкожа.

— Хоть под землей разыщи его! — гаркнул офицер.

Жанкожа, не смея возразить, быстро обошел все четыре дома, где остановился отряд, но Сальмена нигде не было. Жанкожа, робея, отправился к Азмуратову. «Сердитый офицер теперь обругает и Сальмена-ага…» Но в доме оказался один Азмуратов, он стоял у окна и пил из стакана чай.

Жанкожа вытянулся в струнку, поднес правую руку к виску.

— Старший командир чрезвычайного отряда, господин войсковой старшина! Прапорщика Аманбаева нет на квартире, не оказалось его и в домах, отведенных для юнкеров. Жду ваших приказаний, — доложил он.

Азмуратов поставил стакан на подоконник, оглядел молодого юнкера и совсем некстати спросил:

— Ты по собственному желанию пошел с нами или тебя увлекла всеобщая суматоха?

— Так точно: по собственному желанию, господин войсковой старшина! — выпалил Жанкожа.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать, господин войсковой старшина!

Старшине стало жаль, что безусый малый ни за что погибнет в предстоящей схватке (а что будет дикая рубка, Азмуратов не сомневался). Он долго испытующе глядел на Жанкожу и сказал решительно:

— С этой минуты будешь моим вестовым. Все, что видишь, о чем услышишь. — немедленно докладывай мне.

— Есть, господин войсковой старшина, докладывать, о чем услышу! — звякнув шпорами, отчеканил Жанкожа.

А тот офицер, что приказал найти прапорщика хоть под землей, сам отправился на поиски Сальмена. Он сделал себе перевязку заново, и теперь бинты скрывали пол-лица. Низко опустив на лоб мохнатую, из хорошо отделанной шкурки шапку, он углем подвел круги под глазами, приподнял воротник и стал совершенно неузнаваемым. Он прошел мимо домов, где остановились юнкера, и направился к зимовью, где вчера расположились дружинники.

Тяжелые тучи плотно обложили небо. Было хмуро и зябко, казалось, вот-вот посыплется снежная крупа. Но в маленьком ауле вдоль оврага было оживленно: в затишье приземистых, неказистых домиков, возле загонов и скирд сена толпились кони. И дети, и озабоченные хозяева, и дружинники, лишенные покоя, невольно жались к домам, к теплу.

Из низеньких, скособоченных труб лениво тянулся к студеному небу жиденький кизячный дымок.

С первого взгляда казалось, что на зимовье остались лишь кони, но вскоре офицер заметил, что за углами домов и сараев то здесь, то там притаились дружинники. Навстречу офицеру вышел рослый, смуглый джигит.

— Кого вам нужно? — спросил он.

— Вы не видели, случайно, нашего прапорщика? — спросил офицер, глядя из-под повязки, точно фазан из-за колючего тростника.

— Тот самый, что был вчера у нас? — уточнил джигит. — Он недавно прошел вон к тому дому с двумя трубами. Там остановился наш сотник.

Не сказав больше ни слова, офицер зашагал к указанному дому. Он спешил.

За домом тянулась невысокая изгородь. За изгородью виднелась овчарня без крыши, стенки ее были сплетены из крупного тала; одной стороной она примыкала к зимовью. В просторном дворе, позванивая удилами, стояли кони.

Офицер хотел зайти во двор, но вдруг как вкопанный остановился: он услышал негромкий говор за углом дома. «Что делать, если кто-нибудь из этих мерзавцев узнает меня?»— подумал офицер. Опытного сыщика сдерживало чувство осторожности, а с другой стороны подталкивало любопытство: «Иди! Узнай, о чем говорят!».

Офицер этот был Айткали Аблаев.

Разгадав и внутренне одобрив коварный план Азмуратова, этот верный слуга полковника Гаруна не жалел сил для его осуществления. «Ни один дружинник не должен знать, что я среди юнкеров. Если провалится план Азмуратова, он во всем обвинит меня», — рассуждал Аблаев. Еще в Уиле, перед тем, как отправиться в дорогу, он обвязал себе голову. На то была причина: когда дружинники свалили его, чтобы связать, Аблаев ударился лбом и содрал кожу.

Аблаев наконец решился, подошел к двери, но услышал за ней чьи-то быстрые шаги. Он резво отпрянул, завернул за угол и пошел невозмутимой походкой, будто случайный прохожий. Тот, кто вышел из дома, пошел в обратную сторону; по быстрым, легким шагам офицер догадался, что вышла женщина. Аблаев незаметно оглянулся и безошибочно узнал ее: стройный, высокий стан, свободная, горделивая походка, обута в красные сафьяновые сапожки… Аблаев остолбенел, видя, как Мукарама стремительно шла кому-то навстречу.