Садег Хедаят - Слепая сова

Нет, страх смерти крепко держал меня за шиворот. Те, кто не испытывал физических страданий, этих слов не поймут. Чувство жизни настолько возросло во мне, что крохотный миг радости стоил для меня долгих часов трепета и муки.

Я видел, что боль и мучение существуют, но они лишены какого бы то ни было внутреннего смысла. Для этой черни я стал безродным пришельцем, и они даже забыли, что раньше я принадлежал к их миру. Самое ужасное состояло в том, что я ощущал себя не совсем живым и не совсем мертвым, а только ходячим мертвецом, не связанным с миром живых и не пользующимся забвением и покоем смерти.

………………………………………..

Вечером я поднялся от жаровни, у которой курил опиум, и выглянул из окна свой комнаты. Я увидел черное дерево у дверей лавки мясника, в которой как раз закрывали ставни. Густые тени смешивались. Я ощутил, что все преходяще и временно. Черное, как смола, небо было похоже на черную старую чадру, которую продырявили бесчисленные сверкающие звезды. В этот момент послышался азан. Азан не ко времени*. Точно бы женщина рожает, пошла на кирпичи *, а может быть, это у той потаскухи начались роды? Возгласы азана перемежались с воем собаки. Я подумал: если верно, что у каждого человека есть на небе его звезда, то моя звезда — самая дальняя, темная и незначительная, а может быть, у меня и вообще нет звезды! В это время послышались голоса ночного патруля, пьяных стражников, которые вошли в улицу, перекидываясь глупыми остротами. Они захлопали в ладоши и запели:

Я в страхе прижался к стене. Голоса их как-то по-особенному разносились в воздухе… понемногу голоса стали удаляться и затихли. Нет, им не было до меня никакого дела, они ведь ничего не знали… Тишина и мрак снова охватили все вокруг, я не стал зажигать масляный светильник, мне было приятно сидеть в темноте. Темнота — это густая текучая масса, которая повсюду и во все проникает. Я к ней привык. Именно в темноте снова оживали мои утраченные мысли, мои забытые страхи, ужасные, неправдоподобные мысли. Сам не знаю, в каком уголке моего мозга они прятались. Они оживали, бежали, строили мне гримасы. Углы комнаты, края занавесок, щели двери — все наполнялось этими мыслями, бесформенными, угрожающими образами…

Там, у занавески, сидело страшное существо, не двигалось и было не грустно и не весело. Каждый раз, когда я поворачивался к нему, оно смотрело мне прямо в глаза. Облик его был мне знаком, точно бы я его видел в детстве. Однажды, тринадцатого фарвардина, когда, по поверью, во избежание несчастья надо всем уйти из дому, я играл в прятки с другими детьми на берегу канала Сурен и увидел там это самое существо. Я увидел его среди детей, и оно показалось маленьким, смешным, безопасным. Это лицо было похоже на лицо мясника из лавки напротив нашего дома. Этот человек, кажется, сыграл большую роль в моей жизни, как если бы это была тень, появившаяся одновременно с моим рождением и постоянно присутствующая в ограниченном круге моей жизни.

Когда я встал, чтобы зажечь светильник, эта тень сама собой растворилась и исчезла. Я подошел к зеркалу, пристально вгляделся — отражение в нем показалось чужим, и это было неправдоподобно и страшно. Мое отражение стало сильнее меня, а я стал точно бы отражением в зеркале, и у меня появилось такое чувство, что я не могу находиться в одной комнате со своим отражением. Я боялся, что, если побегу, отражение бросится за мной, и я сидел с ним неподвижно лицом к лицу, как сидят две кошки, готовые подраться. Я только поднял руки и закрыл ими глаза, чтобы в глубине ладоней обрести вечную ночь. По большей части ужас порождал во мне особое наслаждение, упоение — такое, что голова кружилась, колени слабели, меня тошнило. Неожиданно я ощутил, что стою на ногах — было мне странно, удивительно, как это я мог стать на ноги? Мне показалось, что, если я двину ногой, я потеряю равновесие. Как-то особенно закружилась голова, а земля и все сущее на ней показались бесконечно далекими от меня. Я смутно желал землетрясения или молнии небесной, чтобы снова войти в мир покоя и света.

Потом я решил снова лечь в постель и про себя все повторял: «Смерть, смерть…». Губы мои были сомкнуты, но я боялся своего собственного голоса, прежняя смелость меня совершенно покинула. Я стал как те мухи, которые в начале осени прячутся в комнатах, сухие, безжизненные мухи, боящиеся собственного жужжания. Сперва они неподвижно облепляют стены, затем, почувствовав, что еще живы, начинают дико биться о стены и двери, и их трупики устилают пол по краям комнаты.

Веки мои стали смыкаться, и перед глазами возникал незримый мир. Мир, который весь создал я, мир моих мыслей и представлений. Во всяком случае, он был много более реальным, естественным, чем мир моего бодрствования. Как если бы пред моими мыслями и представлениями не было теперь никаких препятствий, а место и время утратили свою силу. Похоть умерла, та похоть, которая породила этот сон — порождение крайних нужд моего существа. Неправдоподобные, но естественные картины оживали передо мной. А когда я просыпался, в эту минуту я все еще сомневался в своем бытии, не знал ничего о своем местонахождении и о времени, так, будто все сны, которые я видел, — все их я создал сам и сам заранее знал их истолкование.

Прошла уже значительная часть ночи, когда я уснул, и внезапно я увидел себя на улицах незнакомого города с домами странных геометрических очертаний: призмы, конусы, кубы — с маленькими темными дверками и оконцами. Двери и стены всюду были увиты голубыми лотосами. Я свободно прогуливался там, легко дышал. Но жители этого города все умерли странной смертью: они застыли на своих местах, у каждого изо рта вытекли и упали на одежду две капли крови. Если я подходил к кому-нибудь и касался его рукой, голова его тут же отделялась от туловища и падала на землю.

Я остановился у двери мясной лавки и увидел там старика, похожего на оборванного старика, сидевшего всегда напротив нашего дома. Шея у него была замотана шарфом, в руке он держал нож и тупо смотрел на меня красными, воспаленными, точно лишенными век глазами. Я хотел взять у него из рук нож. Голова его отделилась от тела и покатилась по земле. В безумном страхе я бросился бежать: я бежал по улицам, и все, кого я видел, застыли на своих местах, я бежал и боялся обернуться и посмотреть назад. Когда я прибежал к дому моего тестя, брат моей жены, младший брат той потаскухи, сидел на скамье. Я сунул руку в карман, вынул оттуда два хлебца, хотел дать их ему, но, как только я к нему прикоснулся, голова его отделилась и покатилась по земле. Я дико закричал и проснулся.