Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)

Когда гости плотно угостились, наслушались болтовни старого прохвоста, подарками разжились, было объявлено, что сейчас со стороны жениха родне невесты вручат скот, пригнанный в счет калыма. Все гурьбой вышли посмотреть. Верно: стоят баранов с десяток, еще верблюдица с верблюжонком, корова и даже конь. Принялись их оглядывать, ощупывать, цену спрашивать — в точности, как на скотном базаре.

Торжество на этом и кончилось. Остаток угощения завернули в скатерть и сунули в хурджун, чтобы в нашем доме полакомились женщины и ребятишки. Когда мы вернулись к себе, все привезенное разделила и раздала старуха Бексолтан, и себя, конечно, не обидела при этом.

Ломоть свадебной лепешки отнесли и моей матери. А у меня на плечах — новый халат! Ну, чем не праздник?

Точно пришибленные сидели мы в этот вечер вдвоем с матерью в нашей кибитке. У меня сжимались кулаки и судорогой сводило скулы. Вскипятили чай, но пить его не хотелось.

— Мама! — не вытерпел я. — Ну, где же совесть у, нашего, дяди Амана? Разве покойный отец не дал ему денег да баранов в счет калыма за Донди? Об этом знает весь аул… А раз он поступает против совести и свое же обещание нарушает, давай пожалуемся казы… или даже к бекча пойдем…

— Грех жаловаться властям на родных, сынок! — сразу же возразила мать и надолго умолкла, задумалась. Потом проговорила, глядя на тусклый огонек керосиновой лампы: — И что проку жаловаться? Вон, соседи наши, Ёлдаш и Яз-Халыпа… Разорились только, сами теперь локоть кусают. Нет, не будет помощи от тех, у кого сила и власть… Одно остается нам, беднякам: терпеть и на аллаха надеяться… Ох, ох, горемычные деточки вы мои-и!.. — она всхлипнула и ладонями зажала глаза.

Снова она за свое: терпеть, покоряться… Но и возразить нечего. Опять повисло тягостное молчание. Гнев и обида разрывали мое сердце: я вспомнил сегодняшний постыдный торг, обжорство, болтовню хитрого святтоши-ахуна. Ненависть, лютая злоба — чувства доселе неведомые — разрастались в моей душе.

— Я уже с ее матерью говорила, — мать точно угадала мои мысли, поспешила хоть чем-нибудь меня утешить. — Та со мной согласна, даже мужу своему отважилась сказать, что неладно он поступает… Так Аман с кулаками на нее: убью, мол, искалечу и тебя, и девчонку, если попробуете еще раз заикнуться против!.. Озверел человек, ослеп от жадности. Ум у него помутился, не иначе. Ведь это такое злодейство: почти девочку силой отдавать за пятидесятилетнего! С родной дочерью он, пожалуй, так не обошелся бы!

— Как?! Разве Донди не родная дочь дяди Амана?

— Ох, сынок, я нечаянно проговорилась Об этом мы не рассказывали никому… Отец Донди умер рано, даже не повидав свою дочь. Мать осталась вдовой и ее выдали за дядю Амана. Ты, сынок, никому не говори, но она тоже сирота вроде тебя. Хотя сама Донди не знает об этом.

Я был ошеломлен услышанной новостью. Оказывается, и у Донди, как у меня, нет отца. Она теперь для меня еще дороже, еще ближе стала.

Я крепче стиснул кулаки, выпрямился:

— Ну, тогда я скажу Донди, и мы вместе убежим… Я увезу ее!

— Аллах с тобой, сынок, не говори такого! — мать замахала на меня руками. — Как ты можешь так думать? Куда ты ее увезешь? Догонят вас, поймают, убьют обоих, даже не задумаются…

— Пусть лучше убьют! — глядя в пол, проговорил я.

— А может, еще и не удастся им поймать? Ну скажи, мама, разве смею я сидеть сложа руки, отдавать безропотно… ту, дороже которой нет для меня в жизни?!

Мать молчала, опустив голову. Поняла, должно быть: в эти минуты меня все равно не переубедишь. Больше мы в тот вечер не разговаривали. Я лег, потом улеглась на свое место и мать, лампу задула. Однако сон ко мне не приходил. Крепло и крепла вспыхнувшая однажды дерзкая мысль: увезу Донди! Она согласится, в этом я не сомневался ни на миг. А дальше — будь что будет. Может, милостивой к нам окажется переменчивая судьба? Ну, а уж если настигнут — прирежу, задушу любого, кто станет на пути! Живым в руки не дамся, да и Донди… Оба примем смерть, но не позволим свершиться бесчестию!

С такими мыслями я наконец уснул. А утром стал обдумывать, с чего начать исполнение плана.

С Донди удалось тайком переговорить лишь под вечер. Беседа была короткая. Девушка поняла меня с полуслова.

— Когда скажешь, я готова. Только не медли. Если ты будешь со мной, ничего не страшно.

Условились завтра же опять встретиться.

Но уже с утра обстановка осложнилась. Худайкули-бай неожиданно выплатил оставшуюся часть калыма. Возможно, и он тоже торопился. Или догадывался об опасности?

Был назначен день тоя. И с этого момента, согласно обычаю, в дом приглашена и оставалась тут до самой свадьбы пожилая женщина:, кроить и шить наряды дли невесты, а главное — приглядывать за ней, днем и ночью глаз не смыкая. Такой надсмотрщицей была избрана старуха Розыгуль. Она-то уж знала толк в подобные делах: за много лет не одну девушку сберегла, обрядила для немилого жениха.

И в это утро Донди не пришла на условленное место для свидания со мной. Старая ведьма ходила за ней по пятам.

Дядя Аман, как видно, тоже был встревожен недобрым предчувствием. И опять, как уже много раз, решил применить излюбленный прием: вызвал меня и велел отправляться в пески за топливом. Да побольше привезти — ведь той собирался устроить богатый.

Я решил схитрить, уговорил дядю: если требуется больше топлива, то мне одному не справиться, нужно поехать с кем-нибудь из ребят, следует только найти подходящего паренька. Одним словом, я старался всячески оттягивать время. Прошелся по аулу, вернулся, сделал вид, что попутчика не отыскал.

Делать нечего, нужно ехать. Собрался, сел на ишака, верблюда повел в поводу. В последнюю минуту сообразил: Бекджик! Вот кто мне сейчас поможет. Пускай хоть подержит мою скотину где-нибудь за аулом, а я вернусь домой, спрячусь в хлеву… Меня во дворе нет, и Донди, наверное, одну выпустят покормить недавно отелившуюся корову, которую всегда кормит она сама.

— Бекджик! — позвал я друга, подтянувшись к пролому дувала их двора. Парень, как всегда, хлопотал возле скотины. Огляделся — хозяина не видать, подошел; я ему наскоро все объяснил.

— Эх… — Бекджик, сутулый, щуплый, ниже меня на голову, с горестным вздохом почесал затылок под папахой. — Достанется мне от хозяина за отлучку. Но так и быть, помогу. Дай бог удачи вам обоим!

Он повел моих ишака и верблюда в сторону песков. А я задами, прячась за дувалами, двинулся бегом назад, к дому. Скорее! Дотемна нужно отправиться в пески. Ждать больше невозможно! До свадьбы — три дня. Я ощущал в сердце тревогу, твердую решимость бороться до конца!

Солнце близилось к закату. Затихали воробьи на ветвях деревьев, только два или три из них доклевывали: зернышки в яслях у верблюда. Я притаился за яслями, в темном углу. Верблюда нет, сюда никто не подойдет!