Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)

Нам, казалось, опасаться было нечего. Мы с моей нареченной выросли почти вместе. Я был на седьмом небе от счастья. И Донди радовалась, я это знал.

Но вот неожиданно умер мой отец. Теперь хозяином соложения сделался дядя Аман. И разве он осмелится нарушить слово, данное родному брату?

Мы жили с Донди в одном дворе и могли беспрепятственно видеться целый день. Только переговариваться не имели права. Зато мы научились взглядами выражать свои чувства друг другу.

Девушка еще больше выросла, очень похорошела.

Лицо смуглое, чуть удлиненное, тугие косы едва не до лодыжек. Приветлив ласковый взгляд черных глаз, немного раскосых. Он воистину покорял каждого, а о мужчинах нечего и говорить. Донди выросла скромной, почтительной к старшим. И сдержанной — никому не скажет резкого слова. Этим она отличалась от своего отца, который чем дальше, тем больше становился сварливым, грубым, раздражительным, да еще и чванливым — ведь семья сделалась богаче, и такая дочь на выданье.

Донди же всем взяла — не только внешностью и нравом; она сделалась также искусной рукодельницей, научалась ткать ковры, узором вышивать платья и тюбетейки. Старательно, с усердием выполняла все необходимые работы по дому и двору.

Однажды, уже поздней весной, я на закате пригнал скотину, привязал, подбросил корма. Медленно опускался багровый шар солнца, и отчего-то грусть запала мне в душу: подумалось вдруг, что солнце уходит куда-то далеко-далеко и, может, больше уж не вернется в этот мир… Пришла Донди с большой миской в руках, покормила верблюда. Наши взгляды встретились, густые длинные ресницы девушки дрогнули и стыдливо опустились. Такой чарующе-прекрасной я, кажется, никогда еще не видел мою возлюбленную. Молча встретились мы в тот вечер, молча и разошлись. В ту же минуту въехал во двор верхом на ишаке дядя Аман.

— Нобат, — позвал он меня. — Подмети топчан, застели кошмой. Приготовь чайники, пиалы. Гости к нам пожалуют.

Я занялся привычным делом, и вскоре подъехали трое всадников. Самым важным среди прибывших был Мусакули-ахун, высокий, тощий старик в белой чалме. Про него рассказывали, что он человек высокоученый, образование получил у самого Салиха-моллы, который бежал из Коканда, когда эмир бухарский Насрулла вторгся туда, чтобы покарать молодого, легкомысленного Мадали-хана за распутство: тот собирался сделать наложницу покойного отца своей законной супругой, и ученые муллы, в том числе Салих, признали это допустимым, извратив в угоду повелителю догмы шариата. Мусакули-ахун полностью воспринял от своего учителя науку лицемерия и вероломства, даже превзошел старика. Кроме того, он считался человеком исключительно красноречивым.

Второго из гостей, помоложе, чернобородого, с толстым животом, я прежде видел, но не знал по имени. Зато третий был известен и мне, и каждому в нашем и окрестных аулах, что называется, до косточки. Звали его Джеппар, а чаще по прозвищу — Бады, что означает «ветерок», потому что был этот человек необычайно живым, подвижным, говорливым. Внешность у Джеппара-Бады тоже была располагающая: хорошо сложен, чуть среднего роста, черная негустая бородка обрамляла правильное лицо, а глаза приветливые, смеющиеся. Джеппар — ему в то время было лет тридцать пять — имел семью, лошадь, полтанапа земли, по сути бедняк, но не обрабатывал ни клочка своей земли, потому что трудиться не умел и не любил. Жил он тем, что при случае ловко разыгрывал из себя образованного и даже знатного человека, на тое или другом многолюдном собрании мог заворожить слушателей умными разговорами, занятными историями, которых знал препорядочно. И знакомые, и незнакомые люди охотно приглашали Джеппара на той, кормили и поили, не скупясь одаривали так, что нужды он не ведал.

Вот такие люди пожаловали к моему дяде Аману. Я сразу догадался: неспроста. И вышло по-моему.

— Дорогие гости, — заговорил дядя, разливая чай по пиалам. — Мы рады вашему прибытию. Потешить сердце доброй беседой приехали вы или же с делом каким?

— Мы также рады видеть почтенного хозяина в добром здравии, — поглаживая седую бороду, отозвался Мусакули-ахун. — Приятная беседа полезна уму и сердцу. Но нас позвало в далекий путь важное дело.

— Дело не уйдет, всему свой черед, — с приветливой улыбкой зачастил Джеппар-Бады. — А вот сперва послушайте-ка, уважаемые, как в старину собирался в дальний путь один богатый человек, купец…

И он повел свои обычные присказки. Я стоял, слушал, догадываясь, что речь пойдет о чем-то значительном, касающемся меня. Но Джеппара слушать — не недослушать. В конце концов, стало меня клонить в сон. Дядя Аман словно того и ожидал.

— Пойди, — говорит, — Нобат, пора тебе спать. А поутру вставай пораньше, собирайся в пески, саксаул кончается. Побольше наберешь, там и заночуешь.

Делать нечего, я отправился в нашу кибитку; мать уже приготовила мне постель.

Наутро я выехал, с верблюдом в поводу, до восхода солнца. В пути нагнал Бекджика, сироту, батрака Дурды-суйтхора. Вместе куда веселее. С ним и костер под вечер разожгли, поужинали. Бекджик был мне теперь особенно близок — моя доля сделалась такой же, как у него с Реджепом. Я рассказал товарищу о своих чувствах к Донди и надеждах. Он заснул, а мне спать не хотелось. Хороша пустыня майской ночью. Воздух чистый и чуточку прохладный, дышится так легко. Песок, накалённый за день, уже остыл. Едва я сомкнул, наконец, веки, послышалось предрассветное чириканье птиц. Пора подниматься.

…Когда под вечер я сгрузил стволы саксаула возле тамдыра и вошел в нашу кибитку, мать сидела в уголке и тихо, беззвучно плакала.

— Что здесь произошло, мама? — я кинулся к ней.

— Донди… — только и смогла она выдавить сквозь слезы.

— Что с ней?!

— Рехнулся, видать, дядя Аман… Уже не хочет отдавать дочку за тебя..

Я не заметил, как сел у решетчатой стены кибитки, В голове застучали молотки, щеки запылали, пальцы сами собой сжались в кулаки.

— Видел, вчера приезжали трое? Тот, пузатый, — Худайкули-бай. Ему за пятьдесят, три жены у него, внуки, — мать немного пришла в себя. — Вот он и сватал Донди… Сам, и еще привез этих… краснобаев, речистого да ученого… Они и уговорили Амана… Уж очень жаден сделался до денег да разного добра. Ну, а бай не поскупился, видать… И калым богатый обещают…

— А… Донди?

— Ей объявили. Она, бедняжка, знаешь, что сказала отцу с матерью?

— Что?

— Умру, говорит, а за старика не пойду. Но что проку? Силой выдадут, и никто не поможет. Никто! Горькая ты доля наша, о-ой!.. — мать уткнулась в платок, ее плечи стали вздрагивать.

Я поднялся на ноги, шатаясь, выбрался из кибитки. Поздний вечер, звезды на бархатном небе; те же звезды, что и вчера, над пустыней. Как согревают и радуют мечты о счастье! А теперь?..