Михаил Ландбург - Посланники

Я задумался.

- Ку-ку! - сказал д-р Франкл. - Занят?

Я кивнул:

- Думаю о жизни. Пытаюсь применить к жизни мышление абсурдное.

- Применил?

- Надеюсь, что да.

- Любопытно! И до чего же ты додумался?

- Что о жизни лучше не думать. Порой мне кажется, что жизнь – это…

С губ д-ра Франкла сорвалось:

- Флоксиносинигилипилификция"*

Я осторожно спросил:

- Это что – такое слово?

- Ну, да. Означает некую ненужность, ерунду.

- То есть, пофигизм?

- Ну, да.

- Так бы сразу и сказали, - обиделся я.

Однажды мы с Георгом Колманом завели долгий разговор о тоске, о безысходности, о духовном уродстве и душевной мерзости, о справедливости и милосердии.

- Дыши, - призывал Георг, - просто дыши, пока ещё есть "сейчас", ибо прошлого у нас уже нет и не будет, а наступит ли для нас будущее, ещё не известно. Может, если бы не войны, но люди…

Георг замолчал.

- Что? - спросил я. - Что люди?

В глазах Георга показался холодный блеск.

- В человеке полно жути, - проговорил он. - Если бы можно было не замечать всего того, что вокруг…

И тогда я сказал:

- Не потому ли Эдип, познав правду, выколол себе глаза?

- Может, поэтому, - согласился Георг и добавил: "Боюсь, что людская жизнь с самого начала пошла с червоточинкой. Адам и Ева…Изгнание из Рая… С каждым веком личности всё более мельчали…"

- Но были Авраам и Моисей! - напомнил я.

*Флоксиносинигилипилификция – оценка чего-либо не имеющего никакой ценности. В 18-ом веке группа английских стулентов ради шутки объединили четыре латинских синонима "ерунды": flocci-nauci-nihili-pili-fication от floccus "пустяк" + paucum "мелочь" + nihil "ничто" + pilus "волос" + fication (суффикс субстантивации)

- Может, были…

- Сомневаешься?

Георг криво усмехнулся:

- Теперь я сомневаюсь во многом, но две вещи я знаю твёрдо: Биркенау построили люди для людей, и ещё то, что человек уважать себя право утерял... Разве в наше время слова "либеретэ, эгалитэ, фратернитэ" не стали насмешкой над людьми?

Я сослался на Данте:

"Considerate la vista semenza:

Fatti non foste a viverome bruti,

Ma per segiir virtute e conosunza".*

- Мы созданы для доблести?

- Возможно…

Георг лёг на спину, заложил руки за голову и, не глядя на меня, пробормотал:

- Человек всего лишь вещь. Толкни его – он упадёт, брось в море – он утонет; закопай в землю – он примется послушно гнить. Жалко мне себя. А тебе себя жалко?

- Я об этом не думаю.

- Лукавишь!

Мне стало стыдно – я не раз ловил себя на том, что бессовестно лгу или просто ухожу от ответа.

Нацисты…

Фашисты…

Гитлер…

"Вполне возможно, что в эту минуту Гитлер даже не знает, что я, Ганс Корн, лежу на нарах Биркенау, - думал я. - А если бы знал? Любопытно, о чём бы он

подумал?"

Я прошептал: "Фюрер, о чём ты в эту минуту думаешь?"

Ответа не последовало.

"Говори, говори!" - требовал я.

- С кем это ты? - спросил Колман.

- С начальством! - признался я. - Может, как-то выживем?

Колман поморщился.

- Люди пожирают людей…- сказал он.

В те редкие минуты, когда удавалось не думать о голоде и о лагерных вшах, я погружался в видения, связанные с продолжением работы над моей книгой "Суть жизни", но эти фантазии быстро таяли, и я, отрезвлённый, с грустью думал о том, что теперь мне писать не для кого. Потом наступали минуты, когда я говорил себе, что можно писать и не конкретно для кого-то, а так, как пишут на заборах или стенах зданий. Потом я принимался хохотать, вспомнив моих коллег-психологов, которые считали, что разгадать человеческое сознание до конца – затея непосильная, поскольку для того, чтобы углубиться в тайну мозга, существует лишь один инструмент: твой же мозг…Господи. как смешно – здесь, в Биркенау моим мозгом владел староста блока, который, брезгливо

* "Подумайте о том, чьи вы сыны:

Вы созданы не для животной доли,

Но к доблести и к знанью рождены".

Данте "Божественная комедия". Пер. Лозинского.

разглядывая нас, твердил, что мы всего лишь вассалы истории.

Когда от лающего выкрика дежурного по бараку взрывался воздух и под потолком замирал тусклый свет лампочки, это означало, что подошло время покинуть нары и примкнуть к пригнанной на плац колонне рабов.

Тогда –

в барак заглядывали два солдата СС.

Тогда –

с нар опускались мрачные тени, напоминающие силуэты людей.

Тогда –

я заставлял себя управиться с гадким ощущением провала в животе.

Оставив зловонный барак, мы втягивали в себя утренний воздух.

- Мы ещё дышим, - говорил Генрих Хуперт. - Может, всё станет на своё место.

Я пожимал плечами:

- Возможно. Знать бы только, как это место выглядит.

Возвращаясь с работы в лагерный барак, мы подолгу чесали себе грудь, живот, мошонку, а стянув с себя рубахи и вывернув их наизнанку, вылавливали вшей. Иногда я видел себя лежащим в земле; по моему беспомощному телу ползали сороконожки, а в ноздри норовили заползти черви.

Однажды Элиас Копеловски похвастался:

- Мы всё ещё живы!..

Цибильски поинтересовался:

- Ты себя видел?

- Где? - не понял Копеловски.

- Со стороны.

- А что?

- Неважно выглядишь.

- Шутишь, - фыркнул Копеловски.

- Конечно, шучу. На самом деле, ты выглядишь просто отвратительно.

Копеловски состроил озабоченное лицо.

- Интересно, в Раю спектакли ставятся? - спросил он.

- К чему тебе знать? - ухмыльнулся Цибильски.

- Мне было бы спокойнее на душе, если бы знал, что там ты без работы не останешься.

- В своё время я тебе сообщу, - обещал Цибильски.

Копеловски натянул на себя рубаху и, протяжно вздыхая, проговорил:

- И всё же любопытно: чего ожидает от нас жизнь?

Цибильского кивнул на наши нары.

- С чего ты взял, что та, которая от нас отвернулась, чего-то ждёт? Да и Создатель тоже…Такое впечатление, что Он куда-то слинял или стал атеистом, а возможно, что Его самого упрятали в Биркенау. И всё же я каждый день Его благодарю.

Копеловски насторожился:

- За что?

- Об этом не спрашивают. Если хочешь, сделаю это и от твоего имени тоже?

Господу будет приятно.

Копеловски взобрался на нары, взглянул на меня и проговорил: "Доктор, может, я спятил?"

Я сделал вид, что вопрос не расслышал.

"Всё ли видишь Ты, Господи?" - подумал я и закрыл глаза.

…Надо мной кружили, звенели голоса. Лиц я не различал, взгляды не улавливал, но по вкусу упавших на мои губы слёз, я узнал маму, отца, Миру. "Это вы, вы, вы", - шептал я, водя пересохшим языком по кислому воздуху. И вдруг меня пронзило мучительное желание съесть пару кнейделах в бульоне.

Надо мной зависло лицо Цибильского.

- Спишь? - спросил он.

- Уже нет.

- Скажи что-нибудь.

Я сказал:

- Сократ считал, что " жить – это быть долго больным".

Цибильски ухмыльнулся:

- Старик Сократ не мог предвидеть те возможности, которые способна нам предоставить новая цивилизация. На кой дьявол подолгу болеть, если можно просто подойти к лагерному забору и прикоснуться к проводам…