Михаил Ландбург - Посланники

Вдруг он остановился, будто кого-то поджидая.

"Ждёт знака свыше", - подумал я.

Подскочил конвоир, зарычал: "Туда!". От удара прикладом винтовки Курт упал и пополз к яме, жалуясь на то, что жизнь не удалась. Мой рот наполнился горечью от мысли: "Зато удалась смерть".

Я сделал двести первый шаг и сказал себе: "Amor fati"*.

В детстве меня привлекали огни праздничных костров, и однажды я решил огонь потрогать.

- Почувствовал? - спросил отец.

- Да.

- Больно?

- Да.

- Огонь не заставил тебя поразмыслить?

- Нет.

- Напрасно. Советую этим заняться.

Я сделал триста семидесятый шаг .

Посмотрев туда, где слились небо и земля, я подумал об ошибке Достоевского. Красота слишком хрупка, чтобы справиться с мерзостью. И любовь не в силах… Ни она, ни книги, ни музыка…

Небо…

Земля…

В какой-то книжке я прочёл, как бабушка советовала внучке жарить блины: "Когда подбрасываешь блин на сковородке, надо думать о чём угодно, только не о том, куда он должен попасть. Будешь думать об этом, он обязательно свернётся или шлёпнется на горелку. Чтобы добраться до сути вещей, надо отвлечься от цели…"

Я шёл к яме…

"Неужели, - спросил я себя, - пуля, пущенная из винтовки, и есть цена моей жизни? И о чём жалеть более: о моём настоящем, которого вот-вот лишусь, или о будущем, о котором, возможно, никогда не узнаю?"

Яма…

Ещё мгновенье-другое и я…

Утешил Бисмарк: "В жизни, как в кресле у зубного врача: всё время кажется, что главное ещё будет, а оно уже позади".

Яма…

*(лат) Полюби свою Судьбу.

Всё ближе…

Проходя мимо меня, Цибильски вполголоса проговорил: "Всё то, что Бог и Дьявол задумали проделать с нами, они через несколько мгновений исполнят, однако род Цибильских непременно продлится, ибо свои хромосомы я успел использовать вовремя ".

Я молчал.

- Выше голову, - сказал Цибильски, - расстрел – всё же не вешанье.

И вдруг он повернул голову к конвоиру:

- Продай ружьё!

Тот не ответил.

- Тогда подари! - предложил Цибильски.

Конвоир растерялся. Его глазные яблоки выступили из орбит, отчего лицо приобрело схожесть с болотной жабой. Конвоир не мог знать о таланте Цибильского к нестандартному мышлению, и уж, конечно, не знал, что, будучи студентом, Цибильски довёл до кипения умы университетской профессуры своим скандальным докладом на тему "Влияние венских сосисок на состояние современной поэзии Австрии".

Придя в себя, конвоир рявкнул: "Молчать!"

Цибильски в ответ рассмеялся, и я, не отрывая от его спины взгляд, подумал: "Цибильски, по своему обыкновению, не упустил возможности лишний раз пошутить. "Второго шанса жизнь не даёт, - любил он повторять, - только не спрашивайте, какой именно шанс". Остановившись у края рва, Цибильски бросил взгляд на тех, кто держал в руках винтовки, выпятил грудь и воскликнул: "Да здравствует король!"

"Молча-а-а-ть!" - гудело в воздухе.

И тут Цибильски добавил: "Короли – мудаки, а вместе с ними и те, кто…"

Пули не дали ему договорить.

Дневной свет загадочно качнулся.

Небо изобразило недовольную гримасу.

…Однажды, когда я стоял у окна моей детской, мне показалось, будто небо от меня спряталось. Я сказал об этом отцу. "Такое бывает…" - ответил отец.

Ко мне приблизилась яма.

В воздухе запахло смертью.

В голове шевельнулась мёрзлая мысль: "Вот она плата.. Неужели для того, чтобы возродиться иным , необходимо превратиться в прах и ждать нового акта зачатия?"

Яма…

Я заглянул в неё и увидел Франца. Из его головки вытек мозг, а широко раскрытый рот Георга Колмана напоминал неожиданно вскрикнувшую рыбу. Должно быть, Георга что-то сильно изумило. От кого-то я слышал, что когда родители хоронят своего ребёнка, то вместе с ним они хоронят и Бога.

Яма…

"Неужели эта земля превратит мою плоть в нечто гниющее, невыносимо зловонное…" - подумал я и оглянулся на конвоиров. Я ожидал встретить глаза, налитые кровью хищных зверей. Ошибся. Глаза моих палачей смотрели безразлично и немного устало. "Неважный из меня психолог, - решил я, - ну, да ладно – теперь это последняя в моей жизни ошибка…Das Schlimmuste ist voruber"*. Мама…Отец… Мы стояли в стороне, и вот… Мы проиграли… Разве можно победить, не став солдатом? "

Яма…

Я закрыл глаза и увидел перед собой протянутые ко мне руки Миры.

Подобно царю Соломону, я прошептал: "Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя…"**

Я сделал триста девяносто девятый шаги прошептал: "Шма, Исраэль…"

Закончив молитву, я сказал себе: "Ещё мгновенье и не станет ни тебя, ни твоих мучений. Ещё мгновенье…И ты, наконец, заживёшь…"

А затем –

отворилась земля, втянув в себя моё тело,

накренился и рухнул мир,

остановилось время,

облепленный глиной, я прислушался к отталкивающему запаху гнилья и понял, что прикоснулся к вечности...

…Ощутив жизнь непохожую на себя и, несмотря на то, что здесь властвовала мгла, я научился ощущать тела моих друзей, узнавать каждого из них по сухому скрипу суставов, а время от времени, чтобы убедиться в их присутствии, я проводил перекличку.

- Георг Колман, ты меня видишь?

- Вижу, - отзывался Георг.

Он видел!

- Цибульски, ты меня слышишь?

- К сожалению, - смеялся Цибильски.

Старый шутник слышал!

Расспрашивать Курта Хуперта было бесполезно – после полученного удара прикладом винтовки в ухо, он ещё при жизни оглох.

- Копеловски, тебе не холодно?

- Слава Богу, - облегчённо вздыхал Копеловски, - я не настолько жив, чтобы испытывать холод, голод и боли.

И я понимал: душа и разум, разлучённые с туловищем, живут сами по себе.

В моей голове кружилась карусель вопросов-ответов.

Вопрос: "Как понимать Судьбу? Как понимать не судьбу?"

Ответ: "Судьба – это вроде поставленного на тебе клейма. Не судьба – это когда кирпич на голову не валится".

Вопрос: "Что оно – счастье? Что оно – несчастье?"

Ответ: "Счастье – это то, что человеку недостаёт. Несчастье – это то, что у человека в избытке".

На ум приходила подсказка д-ра Франкла: "Смысл имеет лишь то, что невозможно разбить, растоптать, растерзать, отравить, сжечь, отобрать".

Я радовался возможности продолжать –

помнить,

мыслить,

слышать,

*(нем) Худшее – позади.

** Книга Песни Песней Соломона, гл.3:5

видеть.

Тешился словами рабби Шимона Бар Йохая : "Всё видимое возродится в невидимом".*

И вдруг мой гость замолчал.

- Ещё чая? - спросила я.

Ганс Корн вздрогнул, посмотрел на меня взглядом внезапно разбуженного.

"Тогда, - сказал он, - мы, вполне умные, образованные, не допускали к мысли, что обязательноеможет стать необязательным, а люди – нелюдьми.Вялое мышленье погружало нас в туман беспечности; многие из нас не сразу разглядели надвигающуюся на мир мерзость, хотя Освальд Шпенглер предупреждал…Ещё после 1914 года…"