Аркадий Крупняков - Вольные города

Крепко призадумались рыбаки над словами старого грека.

— Дед, пожалуй, прав,— произнес Чурилов после молчания.— Вы все, верно, слышали о Соколе. За ним стоит полтыщи молод­цов, и они хотели помочь бедному люду в борьбе против знатных. Леркари отказался от этой помощи.

— Я не верю этому. Все это выдумки злых людей,— сказал старший сын Филоса.— Сокол в Кафу боится нос показать. Кто видел его в городе?

— Я видел. Он был в моем доме. И при мне трактирщик Батисто отказался от помощи ватажников.

— Батисто тоже подлец, каких не видел свет,— подтвердил дед.

На прощанье Филос сказал Семену:

— Все, что здесь сказано, я донесу нашим рыбакам. Только они, как и я, этому не поверят. Они за Леркари готовы душу от­дать. А Соколу, если сумеешь, передай: мы ждем его на ярмарку. Раз ты говоришь, что он простой человек, как и мы,— его рыбаки примут. Если люди хотят драться за свободу, им никто не может запретить!

Чурилов перешел на свою ладью и, выбрав сети, направился к берегу.

Вечером Семен, рассказав Никите о посещении рыбаков, спросил:

— Сам-то ты удачно ли сходил?

— Был я у наемных людишек, наслушался ихних речей — го­лова кругом идет. На богатых фрягов злость у людей неимовер­ная. Про консула со скрежетом зубовным говорят. И то надо по­нять— наложил он на горожан новый налог. Пугает людей наше­ствием турок, зовет приношениями крепить мощь города. Нам с тобой али кому другому с достатков десять сонмов уплатить на укрепку стен не так уж тяжело, а подумай — где такие деньги го­лытьбе взять. Ходят по хижинам стражники с провизорами, уно­сят за неуплату последнее добро, оставляют голые стены. Народ консула клянет во всеуслышание, говорят, налогами он потому и гнетет, что Кабела [4]. Иди в людскую, посылай вершника к Черному камню. Передай, пусть на третий день к вечеру встают всей си­лой у Малой горы. Ночью проведем их в город. А там —- бог по­может. Иди.

* * *

Посыльный Никиты Чурилова приехал в ватагу под вечер. Ва­силько сразу же собрал людей на круг. Ватажники подходили к кленам молчаливые, взволнованные. Знали: сейчас атаман скажет о том, к чему так долго готовились. Сокол оглядел ватагу и не­громко начал:

— Ну, други мои, пришел час. Через два дня на третий выйдем мы в большую дорогу. Будьте все наготове: одежонку, что порва­лась,— почините, обутки пригоните к ноге, чтоб не терли. С собой возьмем только оружие. Остальное оставим здесь. Люди старые, болящие, женки да ребята малые останутся у Черного камня. С ни­ми— два десятка здоровых ватажников — пусть берегут. Чтобы мы сразу знали, сколько душ пойдет в бой, давайте разделимся. Те, кому с нами не по пути, пусть выходят сейчас же и встают осторонь. Над волей вашей, ватажники, никто силой стоять не бу­дет. Выберите себе атамана и сейчас же из ватаги с богом уходите на все четыре стороны. Так мы на котловом совете порешили.

Люди стояли неподвижно. Потом вышли вперед аргузии, при­бежавшие когда-то из Сурожа, и, не глядя на людей, отошли в сторону.

— Кто еще?

Все молчали, стояли не шевелясь.

— Хватит, атаман! — крикнул Микешка.— Нам всем с тобой по пути. А эти... Не дай бог с такими трусами в бой идти. Ну, мок­роштанные, убирайтесь к чертовой бабушке!

Один из аргузиев подошел к атаману и сказал:

— Позвольте нам уйти из ватаги в один час с вами. Чтобы по­том никто не сказал, что мы предали тех, с кем прожили столько дней. Вам будет так спокойнее.

— Как, ватажники, решим?

— Пусть живут! За три дня не объедят! Оставайтесь!

— Тогда идите все на покой.

Когда ватажники разошлись, к Соколу подошла Ольга. Она

жила вместе с Полихой и Ялитой и при людях подходить к атама­ну не решалась. Только вечерами, когда ватага утихала, они ухо­дили на плоскую вершину скалы и сидели на нагретом за день камне. Вот и сейчас Ольга взяла атамана за руку, и они пошли к скале.

Осенняя ночь в этом краю великолепна. Она теплей весенней, мягче летней. Небо темно-синее, бездонное. Звезды, крупные и яр­кие, тихо мерцают в высоте. Ольга молча приникла к атаманову плечу. Василько что-то хотел сказать ей, но она движением руки остановила его:

— Слышишь, поют,— шепнула Ольга.

На дальнем краю поляны вправду зазвучала песня.

Василько прислушался. Песня рассказывала о близком и, ка­залось, рождалась тут же, в сердцах поющих.

Уж как пал туман на сине море,

Как легла тоска в ретиво сердце,

Под горой блестит огонь малешенек,

У огня разостлан ковер шелковый,

На ковре лежит добрый молодец,

Прижимает платком рану смертную,

Унимает молодецку кровь горячую.

Подле молодца стоит его добрый конь,

Бьет копытом в мать-сыру землю —

Будто слово хочет вымолвить хозяину.

Ширится песня, плывет над горами...

Ты вставай, вставай, удал-добрый молодец!

Отвезу я добра молодца на родину,

К отцу, матери родимой, к роду-племени,

К малым детушкам, молодой жене!

На миг затихли голоса, и снова льется грустный напев:

Ах ты, конь, мой конь, лошадь верная,

Ты товарищ мой в ратном полюшке,

Ты скажи, скажи моей сударушке,

Что женился я на другой жене.

Взял в приданое поле чистое,

Нас сосватала сабля острая,

Положила спать стрела каленая!

— Думы свои выпевают,— тихо произнес Василько.— Душа, поди, у каждого болит. Один бог знает, что ждет нас впереди. Сжи­лись все, привыкли друг к другу, а скоро, быть может, многих не будет на этом свете. Сейчас песни поют, а придет час, и кто-то умолкнет навсегда.

— Не надо, Вася, об этом,— слушай...

Не сходить туману со синя моря,

Уж не выйти кручинушке из сердца вон!..

Кафа! Обширен город и богат. Во все концы земли разнесся слух о его рынках. Здесь средоточие множества торговых путей, приют славных негоциантов всего мира. Трудно представить место с более разноликой и разноязычной толпой. Торгует тут китаец и русский, грек и армянин, генуэзец и араб, француз и мадьяр.

Товару всякого — пропасть! Особенно знатен живой товар. Ка­фа продает работную силу — коренастых, приземистых невольни­ков, стройные и высокие покупаются для войны, строптивые — на галеры, за весла. Можно здесь купить девушку нетронутую — для гарема, молчаливую и покорную — в служанки.

В большом спросе и цене женщины с грудными детьми. За мо­рем, особливо в Египте, русскую полонянку считают лучшей кор­милицей для детей знатных особ.

Если хочешь — купи дитя. Здесь их много—маленьких, бессло­весных, ничего не ведающих о своей судьбе.

Сегодня первый день осенней ярмарки. Главный городской ры­нок кишмя кишит народом. Всю ночь до самого рассвета не закры­вались ворота Кафы. Проходили через них мохнатые лошаденки с арбами, нагруженными виноградом и фруктами, с телегами, пол­ными огурцов, дынь и арбузов. Бесконечные вереницы ишаков нес­ли на спинах огромные мешки пшеницы, гороха, фасоли и ячменя.