Александр Изотчин - День учителя

— А потом?

— Суп с котом. Ну, что потом. Потом я ушла из школы. Была отличницей, на медаль шла. А после этого… В общем, в школе узнали. Хотелось уйти туда, где меня никто не знает. Перевели в другую школу. Ее и окончила. Хорошие девочки со мной не общались — все равно там стало известно. Доброго имени не купишь. Это теперь я точно знаю. Правда, нашлась одна — начали дружить. Только она оказалась конченная бл…ь. Линда ее зовут. Линда Храпунова. Одно сочетание имени и фамилии уже говорит о дурной наследственности по всем линиям родства. И правда, родители у нее алкоголики. Она с взрослым мужиком жила, тридцатилетним, пила, в школе знали, но тянули ее до выпуска. А тут забеспокоились — две плохие девочки сошлись — как бы чего не вышло. Вызвали моих родителей. А они и так были на взводе после всего произошедшего. Наорали на меня, я вообще из дома ушла к Линде. Сама не стала такой, как она, потому, что все-таки не была скотиной. В общем, между мной, родителями и директором было заключено соглашение. Я еду в Заболотск, а они мне делают аттестат о среднем образовании. Так я опять у бабушки и оказалась. Сначала не хотела ехать, воспоминания неприятные, ассоциации всякие, а потом абстрагировалась, ничего. Клин клином вышибают.

— А те — насильники. С ними что?

— Не знаю. Мы заявление написали, со мной следователь побеседовал. Но дальше — неизвестно. Может, поймали, только на суде я не была. Кстати, не беспокойся — меня вылечили, а вот детей я, наверное, иметь не смогу.

Она замолчала. Мирошкиным вдруг овладело чувство огромной нежности к этой истерзанной девушке. «Нельзя ее бросать, нельзя», — думал он, хотя вроде и не собирался этого делать. (Впрочем, кто знает? Может быть, уже тогда уговаривал себя?) Андрей обнял Ирину, она прижалась к нему и заснула. «Спит, — подумал он, — я после таких воспоминаний глаз бы, наверное, не сомкнул». И правда, Мирошкин уснул только через полчаса. Утром она ушла.

В субботу Андрей проспал полдня и проснулся от звонка в дверь. На пороге стояла Ирина. До двух часов ночи они непрерывно занимались сексом. Девушка была абсолютно раскрепощенной — по крайней мере кричала так, что стены хрущобы, казалось, дрожали, а кто-то из соседей даже постучал по трубе отопления. На дежурство Мирошкин не пошел — по телефону уговорил сменщика выручить. Тот с радостью уступил Андрею воскресенье. Когда Андрей признался Лавровой, что чертовски устал, завтра ему дежурить в фирме и предложил поспать, Ирина тут же оделась и ушла, сказав, что спать она может и дома, а ему лучше выспаться одному. «А то я тебе все равно спать не дам», — добавила она напоследок. Андрей оделся и поплелся ее провожать. На улице они еще час целовались, так что, вернувшись домой совсем без сил, он заснул одетым.

Последующие две недели влюбленные встречались во все дни, свободные от ночных дежурств Мирошкина. Она приходила поздно — после десяти вечера — «было много работы», так что ему удавалось и готовиться к сессии, и ездить в библиотеку. Это занятие, над которым посмеивались все его предыдущие, Ирина одобряла и любила помечтать, как однажды она покажет его книгу знакомым и похвалится, что была когда-то знакома с автором.

— Ты думаешь, мы расстанемся? — спрашивал Андрей.

— Кто знает, — отвечала она, — все имеет конец, даже хорошее. Но мне бы не хотелось тебя потерять.

Их отношения казались Андрею идеальными, но как-то Ирина предложила сменить обстановку.

— Что-то у нас все одно и то же — секс и работа. Давай куда-нибудь выберемся.

— Давай, а куда? — Мирошкин был непрочь внести в их отношения разнообразие.

— Ну, я не знаю. Есть же какие-то культурные мероприятия в Москве — театры, кино, выставки…

— Надо подумать. «Досуг в Москве» купить, что ли… Кстати, как ты относишься к восточной культуре? Можем сходить на «Империю чувств».

— Ну, это совсем какое-то старье. Ладно, я подумаю, куда нам сходить.

Надумала она уже на следующий день, хотя Андрей был готов поклясться — предложенный вариант имелся у нее заранее.

— Давай в театр сходим. Сейчас, правда, сезон почти везде закрыт. Но я тут поговорила с Линдой. Она сейчас встречается с режиссером одного нового театра — говорят, гениальные вещи ставит. Он долго готовил эту постановку, на прошлой неделе был премьерный показ. Завтра второе представление. Линда приглашает. Кстати, бесплатно.

— Линда? Ты ведь говорила, что это какая-то проститутка. Выходит, ты с ней общаешься!

— А почему мне с ней не общаться? Она мне ничего плохого не сделала. Мы иногда созваниваемся. Она, кстати, очень интересный человек. И с режиссером у нее серьезно — они фактически муж и жена. Линда ему даже помогала — придумала костюмы к спектаклю. И что это за морализаторство? Ты, может быть, и меня презираешь? У меня тоже репутация не ахти.

Мирошкин не нашелся, что ответить. То, что Ирина общается с этой Линдой, его неприятно поразило. Весь составленный им образ своей подруги — жертвы страшного стечения обстоятельств — как-то вдруг смазался. Она, выходит, и не стыдится ничего, и продолжает со всякими шалавами общаться! На спектакль он пойти согласился, но попросил Ирину избавить его от необходимости общаться с этой Линдой. Ирина презрительно улыбнулась: «Не волнуйся, присутствие на спектакле нас ни к чему не обязывает. Это второй прогон для зрителей. Обычно на первом спектакле актеры выкладываются по полной, поэтому второй спектакль играют на порядок хуже. Принято на второй прогон приглашать родственников и друзей — чтобы не играть при пустом зале, а публика, чтобы была благожелательная. Этот театр экспериментальный, родственники, особенно кто постарше, могут всего не понять. Поэтому приглашают друзей». А затем добавила уже мягче: «Ну, Андрюша, ну пойдем, посмотрим. Интересно же. Что ты меня все как станок используешь?!»

На следующий день Андрей надел джинсы, завязал шнурки на новых блестящих ботинках Carlo Pasolini, и поверх рубашки в разноцветную полоску надел свой единственный пиджак — зеленого цвета. Образом своим он остался доволен — вполне модный облик. Ирина выпорхнула из подъезда в облегающем черном платье, коротком настолько, что оно едва прикрывало ее попу. Это смелое платье из мягкого материала, похожего на плюш, в наборе с черными туфлями на высоком каблуке очень шло ей. Она была едва заметно, но красиво накрашена. Увидев ее, Андрей остановился на месте — пришлось ненадолго задержаться, так как наступившее возбуждение сковало его движения. Ирина осталась довольна реакцией. «Это лучший комплимент», — заявила она. Путь их лежал на «Чистые пруды», выйдя из метро, пошли по закоулкам старой Москвы, пока наконец не добрались до подвала, над которым красовалась вывеска, сообщавшая, что здесь находится какой-то, то ли «молодежный», то ли «экспериментальный», то ли и то и другое одновременно, театр. Андрей не успел прочитать вывеску. Зал был небольшой, душный. Мирошкин пожалел тогда, что напялил на себя пиджак. На простых стульях, расставленных в несколько рядов, разместилось человек пятьдесят зрителей. У входа каждый из них получил лист бумаги, озаглавленный «Муха-цокотуха». «Вот это — Линда», — Ирина обратила внимание Андрея на высокую плоскую блондинку, с лицом фотомодели, правда, несколько истасканным, которая стояла у сцены рядом с маленьким мужчиной лет пятидесяти, похожим на жабу. Оба курили, как бы демонстрируя, что театр, и вправду и «молодежный», и «экспериментальный». «Это ее гражданский муж», — продолжала давать пояснения Ирина. Линда, в общем, оказалась такой, какой ее себе и представлял Андрей. Про подобных девушек Ольга Михайловна Мирошкина обычно говорила: «Пробы ставить негде». Линда, обратив большие пустые голубые глаза на Лаврову, помахала ей рукой: «Кошка, привет!» Затем с некоторым любопытством она рассмотрела Андрея, что-то сказала своему «мужу», после чего тот посмотрел как бы сквозь Ирину и Андрея и кивнул им. К облегчению Андрея, на этом их общение закончилось.