Кристина Гептинг - Сестренка

Я перешла сразу к главному:

– Аня, я позвала тебя, чтобы попросить прощения.

– Неужели? – ей словно стало больно.

– Да. За тот случай с сапогами…

Прошина отреагировала мгновенной злобой, будто все это произошло прямо сегодня.

– А за случай с прокладками?

– И за него тоже, – соглашаюсь я, хотя не сразу понимаю, о чем идет речь.

Но через пару секунд горошинами по темени застучали воспоминания: мы договариваемся с Лизой и Викой («А что, ведь так классно можно подшутить!»), у Лизы как раз месячные, она, пока никто не видит, подкидывает использованную прокладку под стул Прошиной, которую мы с Викой предусмотрительно отвлекаем в коридоре. Звонок уже прозвенел, все на своих местах, но учительницы еще нет, и вот я громко говорю:

– Ой, Прошина! У тебя месячные? Не знаю, порадоваться или посочувствовать… Только зачем нам всем об этом знать?!

Она лепечет что-то в ответ, но ее слова тонут в волнах смеха и скабрезных шуток.

Наверное, она говорила что-то вроде: «Да нет у меня месячных! Эту гадость мне подбросили!» – а я делано возмущалась:

– Подбросили?! Да кому это надо? Просто признайся, что ты – грязнуля!

Вероятно, тогда я торжествовала. А теперь для Прошиной пришло время возмездия.

– Зачем ты это делала? – спрашивает она.

– Много чего я могла бы сказать, – отвечаю я. – Но вряд ли получится объяснить. А даже если бы и начала, ты бы не поняла. Да и не обязана понимать.

– Я еще пару лет после выпуска мечтала как-нибудь тебе отомстить.

– Это понятно. Меня только одно интересует. Почему ты не дала мне отпор? Ведь я этого заслуживала. Ну, подумай: если бы меня проучили после того случая с прокладками, то не было бы и всего остального. Когда начинаешь кого-то травить, а этот кто-то еще и реагирует так, как ты себе и представляла, остановиться очень сложно. Но если бы я почувствовала твою силу, то струсила бы. Я это точно знаю.

Прошина вспыхнула. На ее лунообразном лице затанцевали красные пятна: оказывается, она не сильно изменилась со школы, хотя в соцсетях, как мне показалось, изображала удовлетворенность жизнью. Успешный успех, вот это всё.

– То есть ты считаешь, что я сама виновата в том, что меня унижали? В том, что ты и твои подружки меня избили и чуть не утопили? Типа жертва – та, кто хочет ею быть? Так? Может, я и в том виновата, что моя мама взяла деньги у твоего отца, чтобы от ментовки тебя отмазать?!

Глупо начинать оправдываться, но то, что я говорю в следующий момент, иначе не назовешь:

– Нет, ну что ты… Виновата я, и только я. И наши с тобой родители, конечно. Просто я имею в виду, что если бы ты вела себя по-другому… Короче, понимаешь, я уверена, что насилие прекращается, если у кого-то находятся силы его остановить.

– Ты была самой популярной в классе, хоть и училась у нас первый год, – объяснила Прошина (а будто я не знала!..). – Я не верила, что у меня получится тебе противостоять. И даже сейчас… Умом понимаю, что мне не тринадцать и ничего уже не грозит, но до сих пор, когда слышу за спиной смех подростков, первая мысль, что это ржут надо мной.

– В общем, к делу, – продолжила я. – Я виновата перед тобой. Может быть, твоя жизнь сложилась бы как-то по-другому, если б не я. Вряд ли я имею представление, как могу действительно загладить свою вину. Но, может быть, ты не откажешься поехать вместо меня в Турцию? Я работаю в фитнес-центре, и, видимо, очень хорошо работаю, потому что начальство решило наградить меня поездкой на Средиземное море. Ну, знаешь, все как обычно: еда, напитки, развлечения… Я ехать не хочу. Я уже закинула удочку директору: он не против, чтобы вместо меня ехал другой человек. Ну как?

Прошина смотрела на меня с недоверием.

– Даже не знаю. Что-то сильно шикарный подарок – сколько это стоит? Тысяч пятьдесят?

– Да соглашайся ты! – смеюсь я. – Я пересматриваю свою жизнь. Хочу исправить ошибки там, где это возможно.

– Может, я туда приеду, а меня в рабство отправят? – ехидно парирует Прошина.

– Я, конечно, была самой популярной девочкой в классе, но я не настолько крута для таких преступлений, – качаю я головой.

Она обещает подумать, и мы расстаемся.

Аня Прошина, Прошина Аня, моя одноклассница и соседка, толстая и вечно красная. Для нее главный триггер – подростковый смех. А у меня все еще более странно. Я до дыр занашиваю лифчики и трусы. Очень редко покупаю новые.

Он изнасиловал меня в августе и вскоре уехал на учебу. Приехал погостить уже зимой. На Новый год он сделал мне подарок. Протянул нарядный пакет. Внутри него струился черный шелк, перемешанный с кружевом. Лифчик и трусики – полупрозрачные, на грани бесстыдства. Это значит, что опять… что он может опять.

У брата торжествующий вид, да и мама, даром что верующая, будто говорит: посмотри, какой он хороший. Мне даже на секунду помыслился кощунственный бред: он ей рассказал, как надругался надо мной, а мама его поддержала. Конечно, и близко этого не было, но выражение маминого лица меня обескуражило чуть ли не больше, чем сам «подарок».

Я чувствую, как паника подбирается к горлу, а сердце оглушительно стучит. Мне кажется, что если я надену на себя этот чертов комплект, то умру прямо в эту минуту, не дожидаясь второй такой ночи, когда он ударит меня головой о железное изголовье кровати в пристройке бабушкиного дома…

Я бросаю комплект белья ему в лицо. Он захлебывается в этом сопливом шелке и собственной ярости. Отец перехватывает его руку, не дает ударить меня по лицу. Тогда он запирается в маленькой комнате и не выходит даже к бою курантов. Мать слезно просит брата «выйти встретить Новый год с семьей», а он делает музыку громче и громче.

«Ну что ты в самом деле, – наверное, что-то такое говорила мне тогда мама. – Да, может быть, такое белье носить пока рановато. Да, странно было от Юры ждать такого подарка. Слушай, а ведь наверняка этот комплект тебе по размеру. Нет, ну ты примерь. Не будешь? Ну и зря. Видишь, твой брат все-таки внимательный и заботливый. Вот, например, твой отец вряд ли в курсе, какой у меня размер одежды…»

…Это глупо, я знаю. Я уже большая и самостоятельная. Я могу все осознать и обдумать, твержу я себе. И все же, купить нижнее белье – это проблема для меня. Этикетки я сразу срезаю и никогда не покупаю ни шелк, ни кружево.

«Обожаю твои трусы со слонами», – сказал мне как-то Артем. Однажды он слишком грубо схватил меня во время секса. Меня затрясло:

– Ты что делаешь?

– Да ничего… А че такое?

И даже не отстранился.

– Одевайся и вали.

– А что я сделал-то?! Тебе больно было, что ли?

– Нет, не больно. Но меня не надо хватать.

– Да че ты завелась-то? Не, ну я понимаю, если б больно было, а так…

– Да вали ты уже на хрен! – И я вытолкнула его из себя . – Я ж тебе словами через рот говорю: Тёма. Меня. Нельзя. Хватать. Что тут непонятного?