Кристина Гептинг - Сестренка

Он гаденько улыбнулся:

– Всех, значит, можно хватать, а тебя нельзя?

– Никого нельзя!

– Не знаю, никто что-то не возмущался.

Чтобы он ушел, пришлось послать его. Он ответил мне отменным гарнизонным матом – а ведь его-то детство не в военных городках прошло. Даже дверь, которой он хлопнул, казалось, оскорбилась от моей наглости.

В тот вечер я нарушила диету и выпила пятьдесят граммов ликера. Сказала себе: я праздную право на то, чтобы мне было хорошо.

И мне было хорошо. Хотя могу ли я утверждать, что ощущения меня не обманули?

Порой воспоминания переполняли меня, как кофейная пена – турку. Все бы ничего, если б я могла кому-нибудь об этом рассказать. Но такого человека рядом долго не было.

Когда появилась Алиса, я смогла это артикулировать. Мое первое воспоминание – боль. Мне было года четыре. На дворе стоял октябрь или ноябрь – в общем, почти уже мертвая заполярная зима. Укутанная в шесть слоев одежды, я сижу на качелях и угрюмо смотрю на брата и его друга Мишку, которые дерутся на палках. Я хочу играть с ними, но, видимо, я уже тогда понимала, что проситься нет смысла – не возьмут.

Я пытаюсь раскачаться, но получается плохо: на ногах «репейные» рейтузы, да и сапоги жмут, никак не получается сделать ловкое движение. Мишка то ли услышал скрип качелей, то ли мое сосредоточенное и безуспешное пыхтение и начал меня раскачивать. Хорошо так, по-взрослому. Счастливые мурашки коснулись копчика.

Мое довольное лицо, по всей вероятности, не понравилось брату. Он схватился за качельное крепление и принялся раскачивать меня что есть силы. Я даже не успела испугаться – в следующую секунду почувствовала легкий толчок в спину и улетела на запорошенный снегом асфальт.

Меня отпустили из больницы в тот же день со швами на лбу. Ехала с родителями домой и твердила, не переставая твердила:

– Он столкнул меня с качели! Раскачал и толкнул!

– Не говори глупостей, – перебивала мама. – Зачем ему это делать?

– За то, что сильно раскачал тебя и не уследил, мы его уже наказали, – сказал папа.

Постепенно я научилась отвечать на удары, чем еще больше злила брата. Мама устало просила нас образумиться и наконец подружиться.

А папа говорил:

– Девочки не должны драться! Вот твоя подружка Катя Иткина – разве она бьет своего брата? Когда он обижает тебя, просто говори маме или мне, мы разберемся. Но зачем к нему лезть?

Мне хотелось ответить на это, что дядя Саша Иткин, наверное, не дает пощечин своей жене, но я сдерживалась – с детства чувствовала свою ответственность за общее настроение в семье. Однако с течением времени все яснее становилось, что моя сдержанность не дает никаких гарантий, что насилие может случиться в любой момент.

И хотя папа перестал впечатывать маму в стены, и ее лицо все реже краснело от его ладоней, на отношении брата ко мне это не сказывалось. А ведь почти все детство я втайне надеялась, что если папа станет хорошим, то и он – тоже.

Конечно, зря.

Когда брат бил меня, то часто говорил, что это за то, что отец меня любит больше, чем его. Мне хотелось орать: «Да никого он не любит, кроме водки и своих друзей!» – но я молчала. В какой-то степени это было мне руку – пусть Юрка думает, что за меня есть кому заступиться. Но это было враньем.

– Доброе утро, Олежа, – приветствую я директора нашего фитнес-клуба, который неожиданно рано пожаловал в зал. – Чай, кофе или щепотку харассмента?..

Олег – сын известного в городе криминального авторитета. Его папаша погиб еще в начале нулевых, оставив Олегу с десяток мелких бизнесов. Остальное отошло к новой жене убиенного.

К нынешнему моменту Олежа, прочно сидевший на синтетике, лишился всех своих контор, кроме нашего фитнес-клуба. Не вполне осознавая, что человек он, в общем-то, уже не сильно состоятельный, Олежа продолжал демонстрировать власть, периодически хлопая меня по заднице. Поначалу я вздрагивала от такого, как сказала потом Алиса, «нарушения границ», но со временем стала сводить все в шутку. Ведь рука наркомана – считай, механическая рука.

Но порой он раздавал приятные подарки, например, неожиданно купив мне дорогой тур в Анталью. Так что обижаться на него лишний раз не хотелось.

В тот день Олежа был хмур.

– Слушай, мне не до харассментов. Что у тебя с индивидуалками?

– Все под завязку, – констатирую я.

– Найди местечко. Надо два раза в неделю с одной сумасшедшей заниматься. Эта курица пришла на занятия с персональным тренером, а Гоша ей, видите ли, не понравился! Сказала, что будет работать только с женщиной.

– Может, ну такого клиента? – лениво протягиваю я. – Если нет другого тренера?

Олежа ткнул меня в ее анкету:

– У нее золотая карта! Ты что! Тем более мы как себя позиционируем? Как клуб, который помогает начать вести ЗОЖ и поддерживает на этом пути. А она, ты меня извини, жирная, у нее преддиабет в двадцать пять лет. Ну, куда ей идти, как не к нам? К кому, как не к тебе, – ведь и ты в свое время здорово похудела!

– И ты здорово похудел. Причем без всякого ЗОЖ, – ворчу в ответ я. – Ладно, возьму я твою… как ее… Алису Даниленко.

Но кто кого на самом деле взял – я ее или она меня, – это еще вопрос.

– Мама, я ненадолго.

– Да почему? Сто лет не приходила. Мы с папой соскучились.

– Ага, поэтому он спит?

– Давай не будем, – вздыхает мама. – Прекрасно знаешь: человек болен. Грех – это болезнь.

– Тренировка у меня через полтора часа…

– Ну ладно. Смотри, я тебе духи из Белоруссии привезла. Из Елисаветинского монастыря. По-моему, очень хорошие.

Она размазывает желтоватую водичку по моему запястью. Запахло бабушками.

– Спасибо, мама, – выдавливаю я.

– Ой, Юля! Я тут порядок наводила. Знаешь, что нашла? Видео, которое папа снимал, когда вы с Юриком еще маленькие были! Представляешь, на кассетах. Отдала в фотостудию, там перегнали на диск. Ты там, правда, совсем-совсем крошка, наверное, не помнишь, как это снимали?

– Не помню.

– Сейчас включу.

Все во мне кричит: «Не включай, я не хочу это видеть», – но я позволяю ей нажать на красную кнопку пульта. Такая же, мне кажется, загорается у меня внизу живота.

Видео началось с темноты и мата: снимать папа не умел. Затем все же выцепил примерно шестилетнего Юру, окруженного сложным пластиковым конструктором, и слюнявую меня – я бегу на камеру с криком «Папа!», спотыкаюсь о деталь конструктора и падаю.

– Она все время мне мешает играть! – раздраженно говорит брат.

Мама ставит меня на ноги и утешает сухарем, который, размокая, превращается в маску на моем лице.

– Юрочка, ты любишь сестренку? – слышу голос папы, который научился, кажется, более-менее ровно удерживать кадр.