Кристина Гептинг - Сестренка

– Отстань.

– Ты что такое отцу говоришь? Я тебе жопу надеру!

– Костя, перестань, – говорит мама. – На память же снимаем… Слова выбирай.

– Говорю, любишь сестренку?

– Люблю, – обреченно соглашается Юра.

– А ты как, любишь братика? Покажи!

Я подбираюсь к нему сквозь пластиковые инженерные конструкции и пытаюсь обнять.

– Она меня сухарем запачкала! Мама, вытри!

Через секунду в кадре оказывается мама с полотенцем:

– Юрочка у нас такой брезгливый, аккуратный! Наверно, потому что Дева по гороскопу, – говорит она.

– Ой, стыдоба какая! – реагирует мама сейчас. – В гороскопы верила… Какие вы тут милые! Да и я еще молодая. Худая какая…

– И что, это единственное видео? – спрашиваю я.

Мама мрачнеет:

– Семейное – да. Есть еще видео с военной части, но это неинтересно. А потом мы камеру продали, пришлось.

– Ну слава богу! – вздыхаю я.

– Что продать пришлось?

– Что больше я не увижу нас мелких, – смеюсь я. – Это все просто отвратительно. А потом ты спрашиваешь, почему я не хочу детей, семьи.

Мама пытается, очевидно, мягко поспорить со мной, но я уже опаздываю в зал.

Худший возраст – тринадцать лет. Я иногда фантазирую: может, было бы и неплохо, если б я умерла тогда, еще в одиннадцать.

Ровно за два года до того, что случилось, я чуть не попала под машину. Папин друг и сослуживец, с которым они уже пару дней пили у нас на кухне, пьяным поехал за добавкой и едва не сбил меня во дворе.

– А я как раз молилась святителю Николаю, чтобы он уберег тебя от беды, – пробормотала мама, обнимая меня, когда я ей все рассказала. – Будто чувствовала. Святителю отче Николае, моли Бога о нас!

Папин коллега даже не понял, что случилось. Они продолжили пить. А мне почему-то очень хотелось, чтобы мама устроила настоящий скандал. Я воображала, как она кричит:

– Как достало уже это пьянство! Твой Васильев мне чуть ребенка не угробил! А тебе хоть бы что – сидишь и бухаешь!

Но мама никогда не разговаривала с папой громко. По-настоящему она любила только своего старца. Он велел ей слушаться мужа, даже если тот не прав. А в послушании мама знала толк.

– Наверное, это я виновата: не научила тебя быть хорошей, достойной девочкой, – будет она растерянно шептать, когда меня поставят на учет в отделе по делам несовершеннолетних. – Юлечка, пожалуйста, поехали к батюшке Науму, помолимся за тебя…

А у меня в голове было только одно: хоть бы, если Бог и правда есть, он убил меня прямо сейчас. Вернее, поскольку я сильно запьянела, мысли были куда более краткими: «Бог, убей, Бог, убей, Бог, убей». Я шептала эту мантру про себя, и мне становилось все смешнее: «Бог, убей! Бог убей. Бог Убей – как будто Убей – это такое имя. А что, подходящее имя для бога!»

Вслух я громко сказала:

– Мамочка, а прошлым летом, ну, примерно в середине августа, ты за меня не молилась святому Николаю? Ну, чтобы он обо мне позаботился? Не помнишь? Не молилась?

– Ей плохо, – сказала мама тетеньке с ржавыми волосами, которая меня стерегла, когда я к ментам попала. – Ей надо в больницу. Она, наверно, отравилась. Кто знает, что она пила… Вы не имеете права отказывать ей во враче.

Пожалуй, впервые мама разговаривала так жестко. Я даже удивилась.

– Мама! – Я перешла на крик. – Так ты молилась за меня в августе?!

– Молилась! – А после запричитала: – Замолчи ты уже. Сил моих нет.

– Правда? А как молилась? Ты старалась?

– Как обычно молилась! Я за вас с Юрой каждый день молюсь.

– А, ну тогда понятно, – разочарованно ответила я. – Ты и за него тоже молилась… Значит, твой Николай помог ему, а не мне.

– Ну, знаешь, – сказала мама. – Вот Юрик хотя бы никого не бил и деньги не вымогал у одноклассников. Его как малолетнего преступника в таких вот кабинетах никто не держал. Так что помолчи уж.

Слезы резанули глаза. Вдруг захотелось рассказать все: как он толкал меня в речку, как сажал на высокое дерево и оставлял одну, как украл деньги, которые я копила на телефон… Конечно, все, кроме того дня у бабушки : потому что этому не поверят, за это меня точно засунут в психушку или монастырь (папа не раз говорил, что если я не возьмусь за ум, то отправлюсь туда, где мне голову подлечат, а мама грозилась приютом в этой своей Лавре), ну а Юра мне, как только с меня тогда слез, сказал:

– Если ты хоть кому-нибудь расскажешь, я выброшу тебя с десятого этажа, а перед этим ты напишешь предсмертную записку.

– Рыдает она! Поздно плакать уже! В колонию тебе пора для малолетних преступниц! – услышала я голос «ржавой» женщины. – Жалко только, что отмажут тебя твои папочка с мамочкой. Руки им целуй, что они от тебя еще не отказались!

Я успокоилась и замолчала. Сконцентрировалась на жевании жвачки. Жую, загребая ртом воздух. Я знаю, что со стороны это выглядит не очень красиво. У меня довольно массивная челюсть, и так она кажется еще больше. Но все равно старательно жую.

А в голову лезут страшные воспоминания. Как он мне сказал:

– Оказывается, твой рот не только для того, чтобы есть, годится! Ты такая молодец!

И я выплевываю жвачку.

С тех пор ловлю себя на мысли, что боюсь широко открыть рот.

Пройдут годы, и я признаюсь себе: я – жертва инцеста, поэтому вся моя жизнь состоит из триггеров.

– Ты – действительно жертва, но это не значит, что ты – жалкая или недостойная. Ты пойми, в слове «жертва» нет ничего постыдного.

С этими словами Алиса открывает, кажется, третью пачку одноразовых носовых платков. Она – единственная, кому я рассказала о том, что произошло десять лет назад на бабушкиной даче. Не то чтобы я этого хотела, она меня просто вынудила: о моих конфликтах с братом она знала и все уши прожужжала «семейной терапией». Дескать, надо с ним вместе все «проработать». Тут-то из меня и вылетели ядовитыми насекомыми страшные слова: «изнасилование», «инцест», «вина», «боль», «страх», «не хочу жить».

– Я – не жертва! Или если даже и жертва, не надо меня жалеть, – и плач снова подкашивает мой голос.

– Конечно, не надо, – соглашается Алиса с этой своей профессиональной интонацией психолога. – Вообще, жалеть не надо, надо прорабатывать. Прежде всего – проговаривать. По порядку рассказывать все, что тебя мучает столько лет. Я не уверена, что смогу здесь быть полезной. Ведь я – психолог, а тут нужен психотерапевт… Давай я направлю тебя к одной неплохой специалистке. Если у тебя, конечно, будет на это запрос.

– Я не смогу никому об этом рассказать, – холодею я. – Я и тебе это все говорю только потому, что ты – такой человек… Потому что ты – близкий мне человек. Я не смогу это сказать чужой тетке. Как она разберется в моей ситуации?! Да пусть она хоть тысячу раз крутой спец, но откуда ей знать, что я пережила?!