Лана Черная - В плену

Сжимая в руке телефон, сползаю на пол. Глаза жжет, и стены расплываются, но слез нет. А в голове лишь одно: Марк виноват. И боль становится нестерпимой. Но я нахожу в себе силы набрать всего один номер.

– Я согласна, – выдыхаю, когда длинные гудки сменяются молчаливым ожиданием на той стороне. – Что нужно делать?

Маленький ключ, потемневший от времени, ажурный, умещается на ладони и едва заметен. Он брошен в замочной скважине массивной двери. Запретной, за которую давно хочется заглянуть. А сегодня у меня есть повод. И я приоткрываю дверь, ступаю за порог. Закатный луч окрашивает комнату кровью, по полу скользят тени от высоких стеллажей. Стеклянные, сколоченные из дерева – они тянутся длинной вереницей, зовут, манят своей тайной. И я шагаю к ним. С узких полок на меня смотрят сотни, тысячи глаз-бусин. И под этим упорным и неживым взглядом становится неловко, будто я заглянула в чужую душу без спросу. А ведь так и есть. Заглянула. И вряд ли Марк будет рад этому. Но мне все равно. Он отнял у меня все самое дорогое. Даже отца. И сегодня я верну долг.

Я иду вдоль стеллажей. Туда, к белой резной двери, где спрятано самое ценное. Я просто заберу это и уйду. Навсегда исчезну из жизни этого монстра. Страх быть пойманной подстегивает, но ноги предательски плетутся медленно. Я оборачиваюсь, но за спиной лишь высокие стеллажи. И я невольно рассматриваю тех, кто смотрит на меня с полок. И вдруг понимаю, что здесь, в этой мастерской, вся жизнь Марка. Счастливая, улыбающаяся мне нарисованными улыбками тряпичных кукол. Проникновенная, танцующая фарфоровыми фигурками балерин. Безысходная, пропитанная болью и отчаянием замершей скрипачки. Здесь одни куклы: маленькие, большие, глиняные, фарфоровые, состряпанные из лоскутов. Их сотни, тысячи. Самых разных. Рисованных и вылепленных. Без лиц и будто живые. Примерившие чужие маски и одаренные собственной.

Отворачиваюсь и толкаю белую дверь. Заперто. Но маленький ключ идеально подходит. Щелкает замок. Открываю и замираю на пороге. Слезы скатываются по щекам. Теперь я понимаю, почему Марк так держится за этот дом. Не в мастерской его жизнь, а здесь, в этой белоснежной комнате, где будто застыла жизнь. Я переступаю порог, провожу пальцами по бильцу детской кроватки, встречаюсь с улыбками кукол, рассаженных на розовом диванчике, плюшевыми игрушками. На резном стульчике висит вельветовый пиджак с вышитыми цветами. На письменном столе – нотная тетрадь с недописанной мелодией. В шкафу – уйма нарядов, отутюженных и пахнущих чистотой. А по стенам – детские рисунки. И снова куклы. Как в мастерской, но среди них – белокурая скрипачка. А за ней – сейф. Трясущимися пальцами набираю код из четырех цифр, но пароль не подходит. Повторяю еще раз. Снова не то. Прикрываю глаза, вспоминая. Все правильно. Цифры и порядок – все именно так, как мне сказали. Но все бесполезно – сейф не поддается. Обида скручивается тугим узлом.

Всхлипываю, сжимая кулаки. И куклы летят на пол. Смотрят с укором, разбиваются. Плевать! Он украл у меня жизнь, так почему я не могу сделать тоже самое?! Могу. И балерины разлетаются на осколки. Могу! И принцессы теряют маски, белоснежной крошкой просыпаясь на пол. Могу! И…мою руку перехватывают сильные пальцы. И скрипачка остается на полке. Белокурая, с пронзительным синим взглядом. Живая как будто. Те же пальцы разворачивают, и я натыкаюсь на перекошенное болью лицо Марка. В его тяжелом взгляде слепая темнота. И в этой темноте звенит пустота.

– Уходи, – хрипит, разжав пальцы. Отворачивается. – Уходи… – повторяет, сжав кулаки. И пальцы дрожат. А я не могу сделать ни шагу, смотрю в кукольное личико скрипачки, сгорбленную спину Марка и… теряюсь.

– Убирайся! – рычит Марк, оттолкнув меня в сторону. Он хватает скрипачку и скрывается меж высоких стеллажей, уставленных куклами.

И я ухожу. Нет, убегаю. Пока не остановил. Пока есть шанс. Пока не задохнулась, не передумала, не нашла оправдание.

Вещи не нужны. Документы лишь. Джинсы, ветровка, кроссовки и маленький ключ в кармане. Улица встречает молочными сумерками и колким дождем. Накидываю на голову капюшон и тороплюсь убраться из этого мрачного места. Но уже у дороги задерживаюсь, обернувшись. Дом провожает меня молчаливыми окнами, качающимися на ветру куклами и саженцами яблонь. Там, где чернели обгоревшие ели. Яблони. Усмехаюсь и сливаюсь с сумерками.

Ветер гнет до земли разлапистые ветви, бросает за шиворот колючие капли. Ноги вязнут в придорожной грязи. До трассы всего ничего, и уже доносится гул машин. Здесь оживленно. Иду вдоль обочины. Голосую. Но хмурые машины проносятся мимо – им наплевать на меня, как и водителям, пассажирам автобусов. Катьке. Марку. Антону. Всем плевать. Никого больше не осталось.

Старый внедорожник едва не сбивает. Я отступаю в глубь подступившего к самой дороге леса.

– Эй, детка, запрыгивай – подброшу, – водитель скалится.

Я игнорирую его, шагаю дальше. Если не обращать внимания – отстанет. Но не тут-то было! Водитель, оказавшийся на поверку здоровенным детиной, выпрыгивает из машины. Подходит совсем близко.

– Садись, говорю, о цене сговоримся.

– Нам не по пути, – отвечаю как можно вежливее. Мимо с диким рычанием проносится черный мотоцикл, обдав меня снопом брызг. Чертыхаюсь, невольно отпрыгнув, и оказываюсь в цепких руках детины. Паника липкой волной окатывает с ног до головы, опутывает.

– Отпусти, – шиплю, взбрыкнув.

– Ну что ты ломаешься, детка, – он перехватывает меня за талию и тянет в машину. Я не сдерживаю крик, брыкаюсь. – Хуже же будет, – рявкает он у самой дверцы.

– По-моему, девушка не хочет никуда ехать, – тихий низкий мужской голос заставляет детину отпрянуть и меня выпустить.

Незнакомец, так вовремя появившийся, рывком прячет меня за спину.

– Мужик, – миролюбиво произносит тот, чей голос кажется до одури знакомым и таким же колючим и холодным, как этот чертов дождь, – езжай дальше, и разойдемся по-тихому. А то, не приведи господь, покалечу. А у меня совершенно нет на это времени.

Наверное, мужик понял, потому что сплевывает под ноги и садится в машину. А еще спустя пару ударов сердца внедорожник срывается с места и исчезает за пеленой дождя.

– Похоже, это становится традицией, – оборачивается мой спаситель, и я не сдерживаю усмешки. Крис Ямпольский собственной персоной.

Смотрит пристально, и в стальных серых глазах отражается дождь. Так странно и жутковато. Невольно делаю шаг назад.

А Крис хмурится.

– Далеко собралась, подруга? – злится. Желваки ходят и глаза прищурены. И от него всего так и веет неприкрытой яростью.

– К тебе, – передергиваю плечами, ощущая, как холод пробирается под куртку.