Лана Черная - В плену

Да, наверное. Дом. Твои мастерские. Мир, который ты выстраивал по крупицам, пока я наслаждалась жизнью. Мир, который я так же легко сломала.

– Но это уже не важно, пташка, – целует макушку.

– Нет, важно, – настаиваю я, впервые зная, что поступаю правильно.

В конце концов, я дочка своего отца. А мой отец был гениальным мастером.

Попрощавшись с отцом, улыбающимся мне с черно-белого фото: такой молодой и счастливый, – и с мамой, похороненной рядом, хватаю Марка за руку и увлекаю за собой.

– Я знаю, что нужно делать.

Марк не спрашивает ни о чем всю дорогу домой, просто обнимает, зарывшись лицом в моих волосах. Дышит тяжело: я слышу, как гулко бьется его сердце. Неправильно, сбиваясь с ритма. И мой собственный пульс отражается эхом в висках. Ему в унисон. Странно все. Как будто за эти сорок дней жизнь перевернулась вверх тормашками снова.

– Марк, – заговариваю я, когда машина сворачивает к особняку, – я хочу увидеть Катю. Я должна, понимаешь?

Но Марк не спорит.

– Хорошо. Если разрешат, но…

Он отрывается от меня на расстояние вытянутой руки, и это расстояние кажется пропастью.

– Я должен завтра уехать.

Уехать? Завтра? Зачем? Куда? Столько вопросов, и лишь одно понимание – если он что-то решил, его не остановить. Вот только отпускать его не хочется. Кажется, если он уедет сейчас – все рухнет. И мир, наспех скроенный за эти сорок дней, окажется очередной иллюзией. И близость идет трещинами. И от этого звука, застрявшего в голове, не спрятаться.

– Алиса, – голос Марка стирает гул, разбивает странные мысли. – Не надо ничего себе выдумывать, ладно?

Он гладит мою спину, и от его прикосновений по коже рассыпаются мурашки. Зарывается пальцами в волосах, легко массирует. И под его ласками утихает боль.

– Я должен увидеть Криса, поговорить с ним, – в голосе сквозит злость. – В конце концов, только он может вытащить Катю.

Все правильно. Катю нужно спасать. Ей сейчас хуже всех. Быть может, и я смогу чем-то помочь.

– А у нас впереди целая ночь, – он вновь оказывается совсем рядом, шепчет на ухо, опаляя шею горячим дыханием. – И ты, кажется, что-то уже придумала. Не так ли?

Так. И я не сдерживаю смеха, когда вижу изумление Марка, когда мы оказываемся у двери его мастерской.

– Доверься мне, – шепчу, видя замешательство Марка.

– Все равно больше некому, – добавляет с насмешкой, напоминая о его «позоре» в ванной.

Я киваю, не сдерживая улыбки.

И Марк открывает дверь. Сам впускает меня в собственную душу. И я вижу, как непросто ему это сделать. Но он не пожалеет, я уверена. А я…наверное, я еще способна его удивить.

В мастерской прохладно, и свежий запах лака и глины становится второй кожей, роднится с каждым, кто переступает порог. Я стягиваю пальто, бросаю, не глядя, куда-то на пол. Прохожу мимо стеллажей, любуясь куклами, в неверном свете угасающего дня кажущимися живыми.

Осколки так и остались на полу. Приседаю рядом, спиной чуя пристальный взгляд Марка. И по позвоночнику пробегает холодок, от которого дрожат пальцы и голос срывается. Но я глубоко вдыхаю и на выдохе говорю, не оборачиваясь:

– Мне нужна коробка, чтобы собрать осколки. Глина, гипс, клей. Или гипсополимер, но его, в принципе, можно сделать самим, – задумываюсь ненадолго, вспоминая, что использовал для реставрации папа. Кажется, он все успел переделать в своей жизни. И от мысли о папе в груди кольнуло ощутимо, но уже не так больно, как раньше. И не хочется реветь или выть при одной мысли, что его больше нет. Да, мне его не хватает, и порой накатывает такая глухая тоска, что дышать почти невыносимо. Но я справляюсь. Теперь это делать легче, когда рядом Марк. – Кисти, краски акриловые, чистые тряпки, вода, лак и…

Встаю, оборачиваюсь к Марку. Он стоит, плечом подперев один из стеллажей, скрестив на груди руки. И в его черных глазах светятся золотые искорки интереса.

– И… эскизы, – запнувшись, добавляю я, – если такие есть. Ты ведь помнишь, кого я… я разбила?

И смотрю выжидающе.

Марк кивает.

– В конце выставочного зала вход в мастерскую, – кивает он в дальний край комнаты, по размерам напоминающую зал какого-нибудь музея. – Там тебе будет удобно работать. Не заблудишься?

– Я постараюсь, – улыбнувшись, отвечаю я.

– А я пока принесу все необходимое и соберу осколки.

Я киваю и двигаюсь в сторону мастерской. Пожалуй, Марк был прав, спрашивая, не заблужусь ли я. В этом месте легко потеряться: зачитаться книгами, раскрытыми в фарфоровых ручках; закружиться в танце с глиняными балеринами; заслушаться тонкой музыкой, рвущейся из-под смычка обворожительной скрипачки, или заиграться с тряпичной малышней.

На одной из полок я встречаюсь со старой знакомой. Рыжая Пеппи смотрит весело, слегка склонив головку. Она улыбается, радуясь встрече.

– Как ты сюда попала, Пеппи? – спрашиваю, заглядывая в озорные глазищи в половину лица.

– Ты подарила ее маленькой девочке в парке, помнишь?

Марк стоит напротив с картонной коробкой в руках. Я киваю, все еще не понимая, как кукла попала в его коллекцию.

– А потом я раз в неделю привозил Лизу в тот парк гулять. Мы кормили уток на пруду и ждали тебя. Когда ты приходила, меня сменяла Юля, и вы гуляли втроем. А я наблюдал за вами и понимал, что…

Он осекается, сжимая кулаки. И взгляд мрачнеет.

Он так много знает о девочке. О том парке. О женщине Юле, которую маленькая Лиза называла бабушкой. О… Осознание приходит спонтанно. Но я боюсь озвучить догадку, и Марк сам подтверждает ее.

– Лиза погибла год спустя, – и голос его дрожит. – Ее опознали по этой кукле. Она – единственное, что осталось от моей дочери. Еще комната и скрипка…

Та самая, которую я нашла на подоконнике гостиной в ночь своего возвращения в этот дом. Та самая, на которой я порвала струны.

– Марк… – тихо выдыхаю и делаю то, что считаю самым правильным: сокращаю расстояние между нами и обнимаю его, вжимаюсь всем телом в надежде хоть так разделить его боль.

Какое-то время он стоит как каменный и кажется, даже сердце его перестает биться. А потом… коробка со звоном падает на пол. Сильные руки обжигают объятиями. Марк тяжело, со свистом выдыхает. А я заглядываю в его каменное лицо, наполовину скрытое маской, и вдруг понимаю, что рядом мой любимый Мак. Мой принц. И я несмело касаюсь губами уголка его рта, скулы и снова губ. А он прижимает меня к себе и не двигается. Даже глаза прикрыл. А я просто хочу, чтобы он знал – я рядом. И больше никуда не сбегу. Утыкаюсь носом в его плечо.

– Спасибо, – судорожно выдыхает Марк мне в макушку, и в одном слове понимание того, что я так хотела сказать и не нашла подходящих слов. Мы стоим так недолго. Марк обнимает мое лицо, целует кончик носа и уводит в мастерскую.