Геннадий Евтушенко - Грехи наши тяжкие

– Не мой, – буркнула она и отвернулась.

Я говорю:

– Время позднее. Твой, наверное, не скоро будет.

Она пожала плечами.

– Что ж делать? Когда будет, тогда и будет.

Обхватила руками плечи, съёжилась вся. Вижу, что замёрзла, плохо ей. А что я мог сделать? Не звать же её к себе?! Так думаю, а сам говорю. Просто так говорю, без задней мысли:

– Пошли ко мне. Согреешься.

И уж дальше идти собрался. Один, конечно. А она вдруг встаёт, говорит:

– Пошли.

Я прибалдел: «Во попал!».

А она уже рядом. Под руку меня взяла, прижалась, дрожит вся. Куда тут деваться? Так мы и пошли рядышком, голубки. Прошли немного, она вдруг остановилась, спрашивает:

– А ты меня не убьёшь?

Я растерялся, не знаю, что ответить, потом выдавил:

– Я что, похож на убийцу?

Она промолчала, только взяла меня крепче под руку, так молча мы и пришли ко мне. В доме порядок, стол накрыт. Мы ведь, как обычно, на вокзал опаздывали, так что только грязную посуду со стола и успели убрать. А так – всё чин чинарём: хоть снова за стол и наливай. Здесь, на свету, я и присмотрелся к ней. Понял: барышня не простая. И не девица – молоко на губах, а женщина лет под тридцать. Хотя выглядит моложе. С первого взгляда больше двадцати трёх – двадцати пяти не дашь. Симпатичная. Вроде не красавица, а шарм из неё так и прёт. «Ну, думаю, попал ты, Юрьев! Как выбираться будешь?» Думаю так, а сам девушку разглядываю. Платьице на ней лёгкое, с виду простенькое, но вижу: фирма. Босоножки тоже: как минимум «Берёзка», а, может и из Парижа. «Что же мне с ней делать? – Потом сообразил: – Сначала тёплый душ. А что делать, по ходу решу».

Она тоже стоит, осматривается – куда, мол, попала? Взял я её за руку.

– Пошли, – говорю.

Она не сопротивляется, глянула только вопросительно. В общем, завёл я её в ванную, показал, где что, бросил:

– Грейся.

И оставил одну. На столе кое-что подправил, потом только подумал: «Хорош орёл. Ни полотенца девушке, ни халата. Она же мокрая вся, переодеться не во что». С полотенцем-то просто: достал чистое банное и все дела. А как с остальным? Халат Ленкин, сразу решил, не дам. Взял свой тельник, ей он как раз по колено, и подал вместе с полотенцем. Когда привёл, мыслишка-то была какая? Раз пришла – трахаться будем. А когда дома посмотрел на неё, оробел. С этой всё не так-то просто. Знавал я в молодости таких девиц: весёлая, простая, жмётся, целуется, а как в койку, так фиг вам! Облом! Голыми руками не возьмёшь. Может, и эта такая? Ну, думаю, проверим. Взять-то она полотенце с тельником взяла, но в ванную не допустила. Так, ручку из-за двери протянула, и будьте здоровы. Озадачила. Ладно, решил, ночь впереди. Вышла она вся такая розовенькая, чистенькая, но, главное, ни красоты своей, ни привлекательности не потеряла. А то знаешь, есть девицы: как причепурится – ни дать ни взять: Ларионова! Или, того больше, Мерилин Монро!

Лёшка не удержался:

– С чего это «того больше»? Ларионова Мерилин твоей фору даст!

Юрьев поморщился:

– Ты хочешь слушать? Так слушай. Другого раза не будет. Не в том суть, кто краше: Ларионова или Мерилин, а в том, что девочка моя и без макияжа была на сто процентов. Обеим бы фору дала! – Он вздохнул, подумал о чём-то, видно, представил прошлое, потом продолжил: – Выходит, значит, моя ундина… Волосы тёмно-каштановые по плечам рассыпались, брови вразлёт, глаза лукавые цыганские, чёрные, как цыганская ночь, и губки алые, как накрашенные, хоть знаю – не было в ванной помады. Да… Вот с какой женщиной судьба меня нечаянно свела. – Он снова задумался на минутку, потом продолжил: – И, главное, повела она себя дальше, как будто мы с ней сто лет знакомы. Начальственным таким тоном, как хозяйка, без тени смущения, говорит:

– Давай теперь ты быстренько в душ, а я тут с поляной разберусь. – Кивнула на стол: – Выпить чего, вижу, есть. Да и закусить тоже. Давай быстренько, а то у меня аппетит разыгрался – жуть!

Потом уж я думал: «Как же это случилось, что за всё это время я о Ленке и не вспомнил? Как загипнотизированный!» Но это потом. А тогда… Зашёл в ванную, а там на верёвочке её трусики с лифчиком висят! Кружевное всё, заглядишься! Меня как током ударило – тоже хочет! Потрогал то и другое: простирнула. Значит, не просто знак подаёт. Ну, думаю, постирала, куда ж ей мокрое девать? Никакой это и не знак вовсе, а естественный ход событий. В общем, сумбур в голове.

Заметил Лёшкину улыбку. Продолжил:

– Ты не ухмыляйся! Сам бы попал в такую ситуацию! Я б на тебя посмотрел! А у меня не каждый день в доме посторонние красавицы душ принимают! Да ещё трусики с бюстиками на виду оставляют. Вот и думай: знак это или естественный ход событий. Ты знаешь: немцы в бане вместе с бабами моются? Голые. И это никакой не знак. Так принято, и все дела. Но это же наша девица! Тут в какой «Берёзке» ни одевайся, а нашу от не нашей за сто вёрст учуешь. Ладно, слушай дальше. Или, может, ещё по чуть-чуть? А то у меня в горле что-то пересохло… Давно это было. А рассказывать начал – всколыхнулось. – Он покачал головой. – Ладно, наливай.

Они ещё выпили, на этот раз по чуть-чуть. Закусили. Толька откинулся к спинке кресла, задумался, даже глаза прикрыл. Помолчал пару минут. Алексей подумал: «Может, сморило друга? Вон сколько выпил, и всё, почитай, без закуси». Тронул Юрьева за ногу. Тот приоткрыл глаза. Усмехнулся.

– Да не сплю я. Не сплю. Вспоминаю. И, представляешь, всё как будто вчера было. А сколько лет прошло…

Он помолчал ещё с минуту. Потом продолжил.

– Да… Сидим мы, пьём потихоньку, разговариваем. О том, о сём… О пустяках разных. Вдруг она говорит:

– Ну, морячок, может, познакомимся, в конце концов?

– Меня, как током шарахнуло. «Ну, думаю, урод! Больше часа с девушкой тусуюсь, а имени не знаю. – И тут же: – А откуда она знает, что я морячок?» Совсем с этой девкой мозги у меня набекрень съехали. На стенах моих фоток в морской форме пруд пруди. Пока я душ принимал, в деталях всё могла рассмотреть. Но говорю же, тогда ни хрена не соображал. Только мысли дурацкие в голове вихрем закружились: «Может, думаю, и не случайное это знакомство? Может, подстава? Я ж не просто моряк! Нет, думаю, девушка! Голыми руками не возьмёшь! Не назову, думаю, ей своего имени! Решил – назовусь твоим». Ну, пока крутилась в голове моей вся эта ерундистика, девушка руку мне протягивает и представляется:

– Я Анжела.

И смеётся. Я думаю: «Что смешного?»

А она смеяться перестала. Посерьёзнела вдруг. И говорит:

– Хотя на самом деле в миру я Евдокия. Дуня то есть. А тебя как зовут?

Я сразу не ответил. Соображал: «Как это? Анжела, Дуня?» Потом, конечно, вместо ответа спросил:

– Так кто ж ты на самом деле? Анжела или Дуня?

Она снова засмеялась.

– Да Дуняшка я, Дуняшка. Анжела – это рабочий псевдоним. Знаешь, как у поэта какого-нибудь завалящего. Настоящая фамилия Обербобернахтигаль, а стишок один в четыре строчки с трудом накарябает, и нате вам – автор Соловьёв-Звездинский! Так что не парься: зови Дуней – не ошибёшься. Да и мне так приятней, как-то уютно, по-домашнему.