Геннадий Евтушенко - Грехи наши тяжкие

– Ну с Толькой я как-нибудь разберусь. А ты что же? Какая с Татьяной любовь?

– Какая… Не хотела она тебе говорить, что уезжает. А сама переживала. Я же мать, я вижу. Вон и в аэропорту всё головой вертела. Ожидала.

Лёшка хмыкнул.

– Чего ж ожидала, если говорить не хотела?

Лена пожала плечами.

– Говорить не хотела, потому что гордая! Но, – она слегка улыбнулась, – уверена была, что я скажу.

Алексей подумал: «Вон оно как. Гордая. Значит, Лена ничего не знает и не догадывается». И сказал:

– Видишь, правильно она была уверена. Только ты не совсем правильно сделала. Так Таня ждала меня?

– Ещё как ждала! Только виду не подавала. Да разве материнское сердце обманешь? Когда окончательно поняла, что тебя не будет, шепнула мне на ушко: «Ты Лёше передай, что листочек кленовый я сохранила, он со мной едет». Я и переспросить не могла при мужчинах, что это за листочек. Может, ты скажешь?

По телу Алексея разлилось тепло, как будто он вновь почувствовал ласку Таниных рук, взгляд любимых глаз, мягкую податливость её сладких губ, шелковистость родного тела. Как будто Таня на миг оказалась рядом и обняла его. Сердце защемило. В глазах появились слёзы. «Не дай бог, ещё увидит». – Он опустил боковое стекло, высунулся из машины. Решил: «Надо переключиться, срочно переключиться, подумать о чём-нибудь постороннем, а то ещё не выдержу, заплачу. Этого только не хватало». Всё же одна слезинка скатилась по щеке, Лёшка не мог её смахнуть – Лена непременно заметит. И он, всё ещё глядя в окно, бросил как можно небрежнее:

– Листок? Да это так… детская игра.

Замолчал. А мысли-то, мысли вихрем: «Значит, ничего не забыла. Значит, любит». И сразу тише и спокойнее стало на душе.

А Лена встрепенулась.

– Так ты всё-таки поехал, но не успел? А где же машина?

– Не успел, – передразнил её Лёшка. – Ты бы после отлёта ещё позвонила! – И, увидев её расстроенное лицо, добавил: – Ладно, сам я виноват. Машина с пустым баком в гараже стояла. Вот я и не дотянул. Бросил по дороге. Сюда только и добрался. Дальше бежать не было смысла.

О том, что он был в аэропорту и видел их, Алексей не сказал. Зачем? Помолчали. Потом Лена со вздохом и печалью в голосе сказала:

– Жаль всё-таки, что не смогли вы попрощаться.

Лёшка пожал плечами.

– И мне жаль. Но что поделаешь? Так сложилось.

Она эхом отозвалась.

– Сложилось… Или сами мы сложили…

Он с удивлением глянул на неё.

– Ты имеешь в виду пустой бак? Или… Или понимаешь, что позвонила поздновато?

Лена усмехнулась.

– Ты как будто не знаешь… Ладно, будем считать, что это я виновата.

– Постой, постой. А что я должен знать? – Снова в груди зашевелилось что-то тяжёлое, неясное. – Ты договаривай, договаривай. А то не разлей вода какая-то? Что за намёки?

– Какие намёки? Конечно, надо было мне Татьяну не слушать, а позвонить тебе заранее. Всё-таки должны вы были попрощаться по-человечески. А так… И я буду мучиться, и Танька сама не своя улетела. Да и ты вон… лица на тебе нет. Буду теперь казниться, пока вы не встретитесь… Не думала я, что всё так сложится.

Лёшка погладил её по плечу.

– Да не казнись ты. Когда-нибудь всё равно приедут молодые в Москву, увидимся.

Лена тихо, почти шёпотом, эхом отозвалась:

– Когда-нибудь, когда-нибудь… – Внимательно взглянула на него. Печально продолжила: – Я думала, что ты сильнее переживать будешь.

У Лёшки чуть не сорвалось: – «Знала бы ты, как я переживаю!».

Но он удержался, промолчал. А Лена, не заметив его реакции, продолжила:

– Сначала-то я видела, как вы друг с дружкой ладите. Прямо парочка влюблённая! Молчала только: что тут попишешь – родная кровь! А потом вижу – разбежались что-то. До сих пор не пойму, в чём дело? Может, теперь-то объяснишь?

До Лёшки сразу не дошёл смысл её слов. Так, цапануло что-то, но он как раз думал о том, как ей поскладнее соврать насчет разрыва с Таней. Уже вроде и придумал, уже и рот, было, открыл, когда до него вдруг дошёл смысл этих слов «родная кровь». Он похолодел. По мозгам, как молотом, ударило: – «Родная кровь? Какая родная кровь? КАКАЯ РОДНАЯ КРОВЬ???» Он, не в силах произнести ни слова, с минуту молча смотрел на неё. Потом, с трудом разжимая губы, шёпотом переспросил:

– Какая родная кровь? Ты о чём?

Лена с удивлением смотрела на него. В его глазах был немой вопрос. Она покачала головой и негромко сказала:

– Так ты и правда, не знал? И не знаешь? Ну и тупые вы мужики…

Алексей с ужасом забормотал:

– Ты хочешь сказать… Ты хочешь сказать…

Она перебила его:

– Да, я хочу сказать, что Таня – твоя дочь! Или ты забыл? – И со злостью сказала, как выдохнула. – Раз – не пидорас! Забыл?

Он отчаянно замотал головой. С внезапно охватившим его ужасом, прошептал:

– Нет, нет! Этого не может быть! Понимаешь? Не может быть!!!

Елена усмехнулась.

– Ещё как может! Кому же знать, если не мне?

Он рывком открыл дверцу машины, но остался сидеть в ней. Голова шла кругом. Как будто не молоточки, а молоты, кузнечные молоты, стучали по вискам. «Таня – дочь? Таня – моя дочь? Но этого не может быть? Просто: НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!» Они молчали. Сколько времени прошло, Лёшка не знал. Он вообще не мог сосредоточиться, не мог собраться с мыслями. Они расползались в разные стороны на какие-то молекулы или атомы (чёрт их знает!) и не могли сложиться не то, что в какую-то фразу, даже в слово! Казалось, он теряет рассудок.

Наконец заговорила Лена.

– А я, глядя на твои влюблённые в Таню глаза, решила, что знаешь. По крайней мере, догадываешься. Теперь вижу: ошибалась. Но с этой любовью ведь всё равно никуда не деться. – Она пожала плечами. – Знал – не знал, ничего не попишешь: родная кровь – она и есть родная.

Лёшка начал потихоньку приходить в себя и попытался ухватиться за соломинку. Он обрёл дар речи.

– А почему ты так уверена? Да и по срокам, насколько я помню, не сходится. Таня семимесячной родилась. Сроки-то не совпадают.

Лена рассердилась.

– Говорю же, тупые вы, мужики! Семимесячной! – Передразнила она его с издёвкой. – Нормальной она родилась! Нор-маль-ной! Через девять месяцев после той нашей ночи в Бабушаре она и родилась! А с Толей у нас тогда на Кавказе почти ничего не было. Я-то знала от кого забеременела! Что ж мне оставалось делать? Выбора не было. Тогда, ко времени родов, Толя удачно для меня на стажировку во Владивосток уехал. Вот я и объявила, что Танюшка семимесячной родилась! В роддоме на всякий случай договорилась, женщина женщину всегда поймёт! Хотя это и не понадобилось. Анатолий из плавания только через месяц приехал – поди, разбери, какой она родилась! Насчёт Лизы не знаю. Может, и поняла она что-то, да промолчала. Если и заподозрила что, виду не подала. Я от разговора с ней на эту тему уходила, и она деликатничала. Я боялась только, что вдруг на тебя ребёнок похож будет. Пронесло. А ты… я ж говорю, только не обижайся, тупые вы, мужики, в этих делах. Но, – она улыбнулась, – есть боженька на свете, есть. Из роддома её отец родной забирал! Да и имя Таня ты ей дал. Не помнишь? Вот так-то!