Анатолий Грешневиков - Дом толерантности (сборник)

Жители дома постепенно стали расходиться…. Врач села в машину и тоже уехала.

Маша вместе с Галей и Максимом поспешили к себе в квартиру. Их встретила взволнованная мать. Она так переживала, что не находила слов, то суетилась на кухне, разогревая чай, то погружалась в свои грустные мысли.

Вскоре пришел отец, угрюмый, подавленный. Перебросился несколькими словами с Машей, ушел в кабинет, попросив не тревожить его до ужина. Он был у Ивана Никодимыча, сидел у изголовья кровати, утешал, взбадривал, как мог, рассказывая таежные небылицы. Лекарства сморили старика, затянули в сон.

Весь вечер Маша читала повесть замечательного современного писателя Валентина Распутина «Пожар». Замысел ее был прост: во время трагедии люди вместо того чтобы тушить пожар, как делали это раньше, спасать имущество, занимаются воровством. Причем грабят все и прилюдно. Зачем отец посоветовал прочесть эту книгу, она не поняла. Думала, гадала, запоминала интересные сцены, диалоги, чтобы потом обсудить с отцом, выудить у него причину интереса к этому писателю.

За ужином она пыталась высказать первое впечатление о книге. Отец оборвал ее на полуслове. Говорили за едой лишь о краже в квартире Ивана Никодимыча. Всех взбудоражило несчастье соседа. Николая Степановича оно оскорбило до глубины души. Мелкие морщины, следы тревожных переживаний, легли около глаз и губ, на щеках, на лбу. Маша почему-то раньше не замечала их. Сейчас, обнаружив, содрогнулась… Откуда они появились, причем неожиданно да в таком количестве… Или она давно не видела так близко его лица, не всматривалась? Стареет отец… Годы берут свое. Жизнь задает такие задачки, от решения которых на сердце появляются рубцы, а на лице морщины.

Встревоженное чувство любви задело слишком ранимое сердце Маши. Она стала пристально смотреть на отца, стараясь взглядом передать ему всю свою нежность, огромную благодарность, чтобы он понял её чувства, тронул за руку, погладил по голове…

Ужин подошел к концу. Дети поблагодарили мать за вкусные голубцы. Не раздумывая, Лиза поспешила убрать посуду. Маша замерла в ожидании доброго жеста отца… Напряглась. Ведь когда-то так уже бывало в их семье. И отец не заставил себя долго ждать. Он встал, приставил стул к столу и поочередно погладил по голове ее, Максима, Галю, Лизу, а маму поцеловал в щеку.

Подошло время навестить больного соседа. Часы подсказали: он проснулся, лежит в одиночестве, погруженный в горькие думы. У Николая Степановича не было сомнений идти или не идти, конечно же, надо проведать старого человека, ставшего в последние месяцы очень близким и родным. Он застегнул на рубашке верхнюю пуговицу, пригладил растрепанные волосы, сильными руками проверил ремень на брюках, затем взял в руки пакет с виноградным соком.

– Папа, можно я с тобой его проведаю? – спросила в дверях Маша.

– Пойдем, – качнул головой отец. – Только, чур, ни о чем не расспрашивать. Договорились?!

Старик лежал в темноте, сжав руки у груди. Слышались его тяжелые вздохи. Николай Степанович включил свет, прошел вместе с дочкой в комнату. Иван Никодимыч не повел и глазом, не обернулся в их сторону, лежал неподвижно, смотрел перед собой. Вытянув руку, пригласил гостей присесть на стулья. Вид его был страшен, бледен, веки полулиловые, щеки заросли щетиной. При всяком вопросе Николая Степановича лицо старика кривилось и видно было, как ему невмоготу переносить боль в груди и случившуюся беду.

Простыня на кровати казалась давно не стираной, запачканной. У Маши возникла мысль постирать белье, поухаживать за больным. Отец недавно купил новую стиральную машину для мамы. Старую отвезли Гале. И теперь ни для мамы, ни для Маши не составляло никакого труда собрать грязную одежду, побросать в машину и вскоре получить всё свежее и чистое. Надо будет после выздоровления Ивана Никодимыча сделать то же самое.

Тяжелое одеяло немного сползло с кровати. Старик подтянул его на себя. Стесненность раздражала его. Он думал о чем-то своем, сокровенном.

– Степаныч, ты иди отдыхай, – скомандовал он. – За меня не волнуйся, я выдюжу, все будет хорошо. Мне с твоей дочкой книжку надо сделать про Зиновия, про Колобанова.

– Тебе разговаривать врач не велел, – парировал Николай Степанович.

– Они многое запрещают. А толку? Говорят – не пей. А люди пьют. В Библии сказано – не воруй. А люди воруют. Знаешь, Степаныч, мне тут в голову какая мысль пришла: нашу страну только массовые репрессии спасут.

– Как так? – испугался и недоверчиво спросил Николай Степанович.

– Только массовые репрессии…

– Зачем?

– На один день хотя бы поднять Сталина и хана придет воровству, коррупции, инфляции и всем этим олигархам.

– Олигархи? А чего они тебе задались?

– Глупый ты, Степаныч. Тут одно может быть в стране: либо олигархи и все вокруг воруют, убивают, грабят, либо трудовой народ. Все вкалывают, и все справедливо живут. Все вместе не уживается. Потому только массовые репрессии спасут страну.

– Не уверен. Зря ты голову над этим ломаешь. Философ мне нашелся. Попей лучше сока и отрубайся, засыпай до утра.

– Идите, идите… Ты не обижайся, это я так пошутил. Можно и без Сталина… Да ничего не выходит. Страну жалко. Вразнос она идет. Под откос. Слава Богу, мои друзья-однополчане не дожили до такого позора. Воевали, воевали, а все досталось жуликам и ворюгам, олигархам, будь они прокляты!

Николай Степанович прекратил разговаривать, задавать старику вопросы, провоцирующие на продолжение беседы. А тот не скрывал от него ни одного из своих тайных душевных порывов. Переживал искренне, потому и ждал не сочувствия, а той же искренности, понимания, сострадания. Перед самым уходом Николай Степанович вдруг увидел его лицо с глазами, полными слёз. Он не знал, что в эту секунду выражало его собственное лицо, но он еще никогда не испытывал такой сильной душевной боли. Действительно, трагедия страны прошла через души и сердца фронтовиков. Они победили, а живут в нищете, в неуважении, у них воруют ордена, а побежденные немцы живут и богаче, и справедливее. Они защитили страну, а она попала в руки мерзавцев, олигархов как от политики, так и от бизнеса, в лапы ворюг, для которых не существует благо страны, у них один кумир – деньги. Умирать с мыслью, что ты горел в танке зря, напрасно, что отвоеванная свобода досталась ублюдкам, превратившим страну в колонию по продаже природных ресурсов, страшно, позорно. Старый фронтовик хочет уйти в иной мир победителем, для которого справедливость, правда, честь и достоинство превыше всего.

– Степаныч, пусть Маша уйдет, а ты задержись на секунду, – попросил он, а глаза продолжали слезиться.

Он глядел на соседа умоляюще. В мутных глазах его, в раскрытом рте было робкое ожидание покоя.